Река Ванчуань
Шрифт:
Затем Ван Вэй переходит к заключительной части эпитафии, которую именует гатхой: «Люди говорят, что они знают буддийскую истину, и написание этого гимна поручили мне. В гатхе говорится…»
Гатху Ван Вэй начинает с философского рассуждения, основанного на «Алтарной сутре»: «Пять инь — это есть Пустота, а шесть чэнь не существуют». Понятие «пять инь», о котором говорит Ван Вэй, включает облик, понимание, мысли, деяния, понятия (мировоззрение). Это понятие близко к другому понятию «пяти инь» (другой иероглиф), куда входят облик, желания, мысли, карма, природные умственные способности. А «шесть чэнь» — это облик, голос, запах, вкус, осязание и «фа» — дхарма, закон, хотя не совсем понятно, что за «фа» подразумевается среди остальных понятий, символизирующих мирскую пыль и суету, как это самое «фа» соотносится с грязью мирской?
Для большинства произведений Ван Вэя, как отмечалось выше, характерно противопоставление буддийских и традиционных китайских понятий.
Буддисты утверждают,
Далее Ван Вэй рассуждает о таких понятиях, как тело и сознание, от которых, как утверждают буддийские наставники, следует отказаться. «Если отбросить тело и сознание, кому же тогда [предназначается] счастье и несчастье?», — говорит Ван Вэй. Эту строку следует рассматривать как полемический выпад в адрес буддийских положений о «теле и сознании», о «счастье и несчастье». Ведь если отказаться от тела и сознания, что проку тогда толковать о счастье и несчастье? Следующая строка также полемична: «Когда исчезает мысль, отбрасывается и бытие, где же тогда можно опереться на Пустоту? Если не касаться трех миров, значит, тщетно трудятся восемь фэн?» {499} «И в этом заключается наша „острота ума“!» — завершает Ван Вэй.
Но, несмотря на некоторое несогласие с рядом буддийских положений, Ван Вэй признает необходимость и пользу буддийского учения для Китая, признает заслуги Хуэйнэна, который проявляет«…сочувствие по отношению к людям из иных земель, пока еще не услышавших голос дхармы, снисходит к невежественным людям, готов начать доброе дело: учить их терпеливости, отказу от гнева, отказу от охоты за добычей» {500} .
Совершенно очевидно, что Ван Вэй признавал главенство направления Хуэйнэна, преемником которого полагал Шэньхуэя. Хуэйнэн для Ван Вэя — истинный буддийский наставник, достойный самого высокого почитания; для него поэт находит около десяти титулов и эпитетов в этой эпитафии, китайских и буддийских по происхождению. Чаще всего Ван Вэй использует «чань ши» — «чаньский наставник» и «да ши» — «великий наставник». Употребляются Ван Вэем и чисто китайские названия «шэн» — «мудрец», «чжи жэнь» — «совершенный человек», «хуань жэнь» — «чудотворец». Термин «хайши» можно перевести как «кормчий», но под словом «хай» — «морс» — подразумевается скорее всего «сансара» — «море страданий» {501} , в котором Хуэйнэн и есть кормчий. Есть в лексике Ван Вэя чисто буддийские термины: «цзинь шэн» — «золотое тело», употреблялось китайскими буддистами по отношению к Будде, «хуа шэн пуса» — нирманический бодхисаттва, «хуа фо» — нирманический Будда.
В жизнеописании Хуэйнэна Ван Вэй употребляет сравнения индийско-буддийского и китайского происхождения: «Царство, где люди с разрисованными телами и подвешенными к ушам серьгами плавают в море годы напролет, все они желают протереть глаза и узреть облик дракона и слона». В буддийской литературе слон — символ терпения, сдержанности, самообладания. Видимо, Ван Вэй намеренно прибег к сравнению Хуэйнэна со слоном, ибо перед этим говорит, что наставник«…стал учить людей понятию о терпении. Те, кто терпят, — не рождаются и не умирают», т. е. достигают вожделенной нирваны, прерывают цепь рождений и смертей.
Буддийские проповедники, считает Ван Вэй, «…раскрыли содержание собрания буддийских канонов, открыто показали в действии понятие „жемчужина в платье“». Обращение к буддийской притче — намек на то, что польза от буддийского учения может быть лишь в случае ею глубокого осознания, понимания: Будда положил жемчужину в полу платья некоего бедняка, но тот ничего не ведал о драгоценности, и потому с обретением сей жемчужины жизнь его никак не изменилась, и он по-прежнему прозябал в бедности.
В эпитафии Ван Вэя своему духовному наставнику можно заметить его двойственное отношение к буддизму: поэт — адепт и популяризатор буддийского вероучения, но его не устраивают существующие в буддизме противоречия, на что Ван Вэй постоянно сетует: «Буддийское дао охватывает все четыре вида живых существ, постоянно указывает на шесть направлений {502} , но даже у мудрецов, бывает, иссякает ум, и существуют такие сочинения, смысл которых не укладывается в голове». В таких понятиях, как«…шестьдесят две мысли, сто восемь тем, — продолжает Ван Вэй, — во всем этом ничего не найдешь [имеющего смысл], пожалуй, на этом следует закончить». Напомним, что в одном из прозаических произведений («Представляю монахам толкование сутры „Жэнь ван“ — добродетельный князь») Ван Вэй также употребляет понятие «сто восемь тем»: «Вместе с сорока девятью монахами исходим из
Вторая эпитафия Хуэйнэну — «Бэймин и шоу», имеющая подзаголовок «Эпитафия умершему чаньскому наставнику Великому Добродетельному Чистое Просветление государства Великого Спокойствия при Великих Танах», — относится к этому же времени написания |257, с. 434]. Здесь Ван Вэй продолжает прославлять Хуэйнэна: «На Великой земле, где [существует] множество всяких звуков, раздался голос проповеди [Хуэйнэна]. Множество людей, подобно песку Ганга, стали следовать Драгоценности, [создавать] величественные лики [буддийских божеств]». Однако Ван Вэй прекрасно сознает, что Хуэйнэн своей деятельностью внес в дело распространения буддизма очевидный раскол, когда буддизм оказался под угрозой: «Когда шестой патриарх [как противник Будды] сеял смуту, Четыре Драгоценности оказались под угрозой [существования]. Но [Будда] открыл сузившиеся Ворота сладчайшей росы, очистил Дом от зловония и плесени. Воссел на драгоценной лежанке, размахивая белой метелкой». Последующее содержание эпитафии говорит о том, что«…очищение учения Хуэйнэна завершилось благопристойно для чаньского патриарха», т. е., безусловно, поэт хочет сказать, что Хуэйнэн все-таки примирил свое учение с общим руслом буддийского учения: «Тогда [Хуэйнэн] взошел на лотосовый алтарь, окончательно заставил мудрецов и великих спорщиков выскоблить [еретические] слова из [книг] и сжечь свои сочинения, а ученых-конфуцианцев с плоскими веками [заставил] отбросить прочь [конфуцианскую] гуманность, осудить принципы [конфуцианской] справедливости». Ван Вэй заключает к своему удовлетворению: «Вот к чему пришли, кто теперь посмеет не прийти с изъявлением покорности?»
Ван Вэй сообщает подробности биографии Хуэйнэна — о моментах принятия монашеского сана, просветления и «исчезновения».
Хуэйнэн объявил, что «вот-вот уйдет», и за ним буквально по пятам стали следовать толпы людей в надежде присутствовать при моменте «исчезновения» тела. Однако Хуэйнэн разочаровал толпу, и спустя некоторое время все стали сомневаться, толпа рассеялась. Тогда-то, в ночное время, Хуэйнэн«…исчез, сидя с поджатыми крест-накрест ногами». В этот момент«…все исчезло — и луна, и солнце, и великое безмолвие». Стела, воздвигнутая в честь Хуэйнэна, «по форме», сообщает Ван Вэй, если смотреть сверху, «словно сердце», и «…внешняя форма отражает внутреннюю суть». Хуэйнэн оказался способным «…умертвить дракона и усмирить бешеного слона». Он«…установил победный стяг и надолго утвердил чаньское учение».
Указанные эпитафии Хуэйнэну наряду с другими сочинениями дают все основания убедиться в глубокой теоретической подготовке Ван Вэя, с легкостью оперирующего буддийскими понятиями. Чань-буддизм оказался очень близок поэту хотя бы тем, что философские размышления чаньских патриархов в «Алтарной сутре» приводятся в стихотворной форме. Ван Вэй и сам называл некоторые свои произведения гатхами.
Уместно обратиться к гатхам чаньских патриархов из «Алтарной сутры шестого патриарха», где в стихотворной форме последовательно развивается философская идея. Сам же институт патриаршества в традиции Бодхидхармы просуществовал в Китае до 713 г. — момента смерти Хуэйнэна, которого чаньская традиция южной ветви называет шестым патриархом. С именем второго патриарха Хуэйкэ (487–593) традиция связывает появление чаньского поэтического обряда «вэнь-да» — «вопроса и ответа», диалога наставника и ученика. На первый взгляд, суть подобного действа могла показаться парадоксальной. Возникшие позднее в Японии «мондо» и «коан» [280] ведут начало от этого поэтического обряда и сохранили главную суть, когда наставник добивается от ученика максимальной реализации «самого себя».
Сэнцану — третьему патриарху (ум. 606) — принадлежит философская поэма «Синь синь мин» — «Ода доверия сердцу», суть которой выражена в следующих строках:
Если сердцем постиг истину, Десять тысяч вещей едины по своей природе — Одно во всем и все в одном.В данных строках без труда можно угадать основной источник — трактат «Даодэцзин».
Даосинь — четвертый патриарх (589–651) — усовершенствовал систему физического тренинга Бодхидхармы {505} , которая должна была приводить ученика к сосредоточению на собственной изначальной природе, что в дальнейшем стало одним из существенных элементов учения школы чань.