Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
— Вот слушай, сударыня, тебе жить...
Более сорока лет назад Леонтий Иванович, приехав в здешние места, сразу же обратил внимание на сельцо Хомутово, вернее на пустующие земли между селом и речкой. Ну, конечно, разговорился с мужиками. Они и объяснили ему, что то «рудные земли», которые гуляют испокон веков. Он осмотрел брошенные разведочные выработки: да, полиметаллическая руда, которую крестьяне делили на три части — по цвету окиси. Собрал килограммов сто, уложил в мешочки и отослал в Самару, на анализ. Оттуда ему ответили, что руда не подвергается флотации. На том дело и кончилось, тем более, что вскоре было найдено кое-что поинтереснее. Шли годы.
— Каков, а! Едва успел выйти из института — и уже законченный пессимист! Видали вы таких деятелей? Да если он сейчас «настроен пессимистически», то что же из него будет через десяток лет! Грешник, терпеть не могу желторотых мудрецов, которым уже в начале жизни, все ясно и понятно.
Леонтий Иванович встал, принес из домашней библиотеки толстенную бухгалтерскую книгу в старинном переплете, оклеенном мраморной бумагой.
— Тут у меня уцелели выдержки из «Материалов исторических и статистических описаний Уральского казачьего войска». В девятом выпуске на странице триста сорок пятой говорится, что о руде близ Хомутова знали еще в тысяча восемьсот тридцать четвертом году. Сколько это лет тому назад?
— Сто тридцать семь, — немедленно подсчитала Любка.
— То-то! Без малого полтора века.
— Ты сказал об этом твоему инженеру? — спросила Любовь Тихоновна.
— Ухмыльнулся, поглядел на меня как на выжившего из ума и изрек очередную истину: «Мы живем в век изотопов. При чем здесь история казачьего войска?» Нет, какая самоуверенность, а!..
— Ладно, успокойся, иди отдыхать.
Леонтий Иванович отнес свой «гроссбух» в соседнюю комнату, сплошь заставленную книжными полками и шкафами, и, вернувшись в столовую, спросил для порядка:
— А что у вас, мои сударыни? Вы, кажется, о чем-то жарко спорили, когда я вошел?
— Не все, что говорится между нами, женщинами, положено знать мужчине, — сказала Любовь Тихоновна.
— О-о, молчу, молчу!..
Саша всегда гордилась своим дедушкой. Отца она почти не знала, но дедушка был для нее живым совершенством.
За ночь небо затянула белесая сентябрьская наволочь — вот-вот пойдет дождь. На Урале погода чаще всего меняется по ночам, и если уж с утра не выглянуло солнце, то, значит, осень будет хозяйничать весь день.
Саша чуть не опоздала на работу. Странно, что ее никто не разбудил, даже Олег. С ним она встретилась уже на строительной площадке. Он прошел мимо, не поздоровавшись, словно они приехали вместе.
Говорят, понедельник — день тяжелый; а на стройке тем более: все приходится начинать как бы сызнова.
Саша проводила Олега недоуменным взглядом: да что с ним творится в последнее время? Неужели он в самом деле шлет Павле Прокофьевне какие-то письма? Что за чепуха? Быть этого не может! Однако Любка что-то знает. Она всегда все знает — и о Кларе, и о Викторе, и о «дяде Горе». Ох, Любка...
— О чем задумалась? —
— Пустяки, — сказала Саша и с откровенным сочувствием посмотрела на подругу. «Бедная ты, бедная», — подумала она, избегая прямого взгляда подкрашенных, удлиненных глаз русской египтянки.
Подошел Олег.
— Твоя бригада, Кузнецова, будет продолжать отделку инженерного корпуса.
— Метлахскую плитку подвезли?
— В достатке. За неделю нужно закончить.
— Сделаем, Олег Леонтьевич, о нас не беспокойтесь.
— Я беспокоюсь не о вас, о графике.
Сашу возмутил его тон.
— Что твой график без нашей бригады?
— Я говорю с бригадиром. Из молодых да ранняя.
— А ты не срывай зло на других, если тебе не отвечают на твои письма.
— Какие письма? Чего мелешь? — Олег кинул гневный взгляд в ее сторону и, чтобы не сорваться, тут же пошел прочь.
Клара уставилась на Сашу.
— Что за письма?
— Это наши семейные дела.
— Если ты развоевалась из-за меня, то, пожалуйста, прошу, не надо мне никакой защиты.
Низкое небо, нависшее над городом, осыпало улицы тончайшей водяной пыльцой. Дымы, не в силах прошить мокрую толщу облаков, расстилались длинными мотками перепутанной серой пряжи. И как ни старался южный ветер отыскать концы, чтобы распустить всю эту пряжу до последней нитки, ему не удавалось. Тогда он, рассердившись, начал рвать ее на части и к обеду полностью очистил небо от осенней путаницы дымов. К обеду и дождь перестал, но солнце так и не пробилось, оно лишь угадывалось по светло-желтой промоине в тучах.
В непогодь хорошо работается под крышей. Во всяком случае, никуда не тянет, ни о чем не думается, кроме того, как получше, поровнее укладывать цветные плитки, соблюдая строгие линии цементных швов, Клара увлеклась своим делом.
А Саша долго не могла остыть после утренней перепалки с Олегом... Плитка к плитке, плитка,к плитке, — одна оранжевая, другая кремовая, — в шахматном порядке. Жаль, что нет фигур, можно было сыграть с товарищем прорабом: он же заядлый шахматист...
— Что с тобой, ты опять ошиблась, — сказала Клара, взглянув на работу Саши, которая уложила подряд две кремовые плитки.
— Ох, извини.
— Да не думай ты о нем, никуда не денется твой Виктор.
Саша грустно улыбнулась: они-то с Виктором счастливые, а счастливые думают не о себе.
12
Долгая, затяжная осень, прихватившая добрую половину декабря, закончилась. К утру выпал обильный снег. Морозы стояли и раньше довольно крепкие, да какая же это зима без снега. И вот она припожаловала к выходному дню.
Георгий затемно отправился на лыжную прогулку в рощу, за Урал. Но его уже опередили, он шел по торной лыжне, до восхода солнца проложенной через поляны, которые скоро затянет каленый наст. Шел мерно, не торопясь, хотя финские лыжи, почувствовав сухой снежок, опаленный жгучим утренником, скользили легко, подгоняя, подзадоривая. Тем и хороши лыжи, что, встав на них, ты незаметно для себя ускоряешь ходкий шаг. Именно бег в характере лыж. След вывел на берег реки в том месте, где она, огибая рощу, круто поворачивала на запад. Георгий остановился на самом острие излучины, возле подмытой с двух сторон ветлы, на которую он с сожалением смотрел в мае с городского берега. Выдюжила! Розовый иней опушил всю ее крону: он был до того ажурным, невесомым, что и непонятно, почему его называют таким тяжелым словом — куржак.