Реки не умирают. Возраст земли

Бурлак Борис Сергеевич

— Зачем ты испытываешь мое терпение?

— Ах, ты все-таки угрожаешь!

— С тобой невозможно сегодня говорить.

— Ступай, ступай к своей Аннушке, она сговорчивее...

Саша круто повернулась и пошла домой.

Сколько раз Виктор сгоряча хотел проучить дерзкую девчонку, которая, слишком задирает нос. Но когда их отношения портились, Саша умела восстанавливать мир, и он прощал ей многое. До каких же пор это будет продолжаться?

Дома он застал одного отца. Петр Ефимович любил посидеть вечерком над записной книжкой, в которой были всевозможные таблицы, графики, диаграммы. Эту книжку называли энциклопедией Молодогорска — от

самого основания города в сорок втором году и до наших дней.

— Где тебя носит? — недовольно спросил отец.

— Как где? На работе.

— Оттуда только что звонили.

— Не успеешь уйти, как...

— А ты не ври, если не умеешь. Окончил институт, а все ходишь на посиделки, все кружишь головы девкам. Холостяцкое время — пустое время.

— Будь справедливым, отец, ты сам женился под тридцать.

— Мне жену заменяла тачка, которую я ласкал и нежил в котлованах. А сейчас на экскаваторе не женишься...

Виктор с грустной улыбкой слушал отца, зная, что после случившегося он стал не в меру тревожиться за него.

— Был бы женат, не столкнулся бы с поножовщиками. Вон и седина проступила. Эх, Витек, Витек, набавил ты нам с матерью по десятку лет.

— Ты бы и сам, отец, вступился за человека, окажись на моем месте.

Петр Ефимович убрал со стола э н ц и к л о п е д и ю, встал, подошел к сыну.

— Развелось на нашу голову, Витек, всяких мещан.

— При чем тут мещане?

— А хулиганы — самая опасная их разновидность.

— Но мещанин, по-моему, труслив, он финку и в руки не возьмет.

— Конечно, не каждый мещанин — хулиган, но каждый хулиган — это взбесившийся от сытого безделья мещанин. Поэтому драться нужно в первую голову с мещанством, тогда и хулиганство исчезнет.

— Я думаю, что у нас слишком церемонятся с этой дрянью. Милиция до сих пор не нашла тех парней, с которыми я схватился из-за Ивановой. Одного подозрительного типа задержали, бегло допросили и отпустили на все четыре стороны...

— В пору моей молодости мы все рвались в милицию. Я, например, чуть не заделался уполномоченным угрозыска. Долго выбирал, кем быть — строителем или милицейским следователем.

— Теперь бы ты стал генералом!..

Зазвонил телефон. Петр Ефимович взял трубку и тут же передал ее Виктору.

— Тебя.

Звонила Саша. Как ни в чем не бывало она приглашала в кино, на последний сеанс, потому что идет, оказывается, «Бег».

— Хорошо, — ответил Виктор, позабыв о своей обиде.

— Смотри, не шатайся там до полуночи, — сказал Петр Ефимович.

Разговор с Виктором напомнил ему о том времени, когда сын лежал в больнице. Мать вообще поседела от горя, плакала день и ночь, пока Виктор не пошел на поправку. Сам он на людях держался стойко, но все старые недуги дали о себе знать, в том числе и ревматизм, благоприобретенный в котлованах первой пятилетки... Тревожно, когда в семье один-единственный сын: в нем фокусируются все твои надежды. Скорее бы женился, что ли. Водит парня за нос эта плутовка Саша. Зело, зело редкая руда — людское счастье, не скоро его отыщешь, хотя ты и геолог.

Но то, что выбор сына пал именно на Сашу Каменицкую, было по сердцу Петру Ефимовичу. Девушка не из «модерновых». Пошла на стройку и очень рано узнала горьковатый привкус хлеба насущного. Слава богу, Виктор тоже вырос не в теплице, на ветру: до вуза покочевал с геологами. Ведь нравственные изъяны молодых людей от слюнявой родительской любви: мы-де жили плохо, так пусть наши дети поживут в свое удовольствие.

В этом смысле Георгия Леонтьевича не упрекнешь. Недавно он, Дробот, между прочим, спросил его: «А как ты смотришь на то, если мы скоро породнимся?» — «Это тебе, Петр Ефимович, надо поговорить с моей дочерью. Что касаемо лично тебя, то сват ты, конечно, подходящий», — ответил он, посмеиваясь, и на том их разговор закончился. Видно, такие отцы благословляют своих детей без лишних напутствий, даже как будто не в меру сухо. Но в этой сдержанности и заключено доверие к молодежи.

Думая сейчас о Викторе и Саше, Дробот невольно сравнивал и себя с Георгием Леонтьевичем: так ли зеркально отразилась его собственная жизнь в сыне, как жизнь Каменицкого — в дочери. Не зря говорят, что, пожив на свете, ищи свои достоинства и недостатки не в самом себе, а в своих наследниках. Что ж, ему не придется краснеть за Виктора, получившего боевую медаль в мирное время...

Опять зазвонил телефон, часто, взахлеб. Наверное, междугородная. Да, то была Москва.

Петр Ефимович обстоятельно доложил о ходе строительства новой домны.

— Значит, не спите, — заметил глуховатый, знакомый бас.

— Не сплю, Геннадий Максимович. Раньше спать не давала собственная молодость, а теперь — молодость сына.

— Понимаю вас...

Начальство, как видно, пребывало в отличном расположении духа. Они поговорили уже о разных пустяках, даже поинтересовались погодой, московской и уральской, и замминистра пожелал ему спокойной ночи.

Петр Ефимович опустил трубку, довольный разговором. Ни окрика, ни разноса, — не то, что в сороковые годы, когда стройки держались на пределе. Что ж, другие времена — другие речи. Теперь бы поработать всласть, на полную к а т у ш к у, да ниточка твоя вся размоталась, товарищ Дробот. Ну, ничего, ничего, есть еще в запасе несколько витков: на две-три домны хватит, если строить по-настоящему, без передыха.

19

Да, нелегко деятельным натурам на излете жизни, когда она просматривается от горизонта до горизонта, как степь в погожий осенний день: сколько еще ты мог бы сделать доброго с твоим полувековым инженерным опытом, но силенки-то уже не те.

Минувшей зимой Леонтий Иванович увлекся организацией краеведческого музея. У него была редкая коллекция минералов — от первого кусочка ярского хромита, найденного в двадцать восьмом году, до нынешних ураганных проб березовского колчедана. Одной яшмы набралось около сотни образцов: яшма — его слабость. И все это он передал в музей, за исключением самых дорогих для него находок, без которых, пока жив, не смог бы обходиться. Потом сдал часть библиотеки, комплект журнала «Природа» почти с начала века. Из книг, представляющих библиографическую редкость, оставил себе лишь с автографами. Долго не решался сдать геологический молоток, подаренный ему Серго Орджоникидзе, но расстался и с этим молотком.

Его рабочая комната, еще недавно заставленная сплошь самодельными стеллажами, полками, шкафами, заметно опустела. И на душе сделалось неприютно без всего того, что собиралось в течение всей жизни. Ну, это пройдет: то, что отдается людям, конечно, не потеря.

Была и другая забота. С весны он начал понемногу, втайне от домашних, набрасывать что-то вроде записок старого геолога, хотя и недолюбливал мемуары за их чрезмерное ячество.

Писал он по утрам, когда Олег и Саша уходили на работу, Любка — в школу, а Любовь Тихоновна принималась за дела на кухне.