Реки не замерзают

Изборцев Игорь Александрович

— Можно? — спросила она нетерпеливо.

— Да, — Анна растерянно смотрела на отца Прохора и думала: спросить или нет насчет своей догадки? Но батюшка опередил.

— Вот какая за нами сила, — сказал он продолжая улыбаться, — Кто бы из людей смог так помочь? Только Господь единый. Не зря говорят, что вера и молитва горы передвигает. Вера и молитва, — повторил он, словно убеждая, что сам тут совершенно не причем.

Анна почувствовала, что вот-вот расплачется и постаралась быстро переменить тему разговора. Она рассказала, как трудно приходится верующим в их приходе. Как вызывали накануне Крещения отца Алексия к уполномоченному и строго наказали народа в праздник не собирать и никого водой святой не приманивать. А

люди все равно шли и шли: с банками, с бидонами; кто прямо, а кто и тайком.

Нина Григорьевна переглянулась с батюшкой и весело сообщила:

— А у нас-то велия радость была! Иордань освящали, после службы колядки пели, а батюшка стихи духовные читал. Батюшка? — Нина Григорьевна вопросительно посмотрела на отца Прохора. Тот для вида — мол, недоволен — покачал головой, но тут же начал протяжно декламировать:

"Развивался святой лес зеленый

А то не святой лес был зеленый,

Но была то свята церковь Софья,

Поют в ней ангелы шестокрылы;

Пришла к ним Мария, Святая Дева,

На руках держит Христа Бога истинна,

Говорят ей ангелы шестокрылы:

«Ради Бога, Мария Святая Дева!

Ты поди в тот сад зеленый,

Нарви Ты Божьяго Древа,

Поди потом к Крестителю-Ивану,

Перед ним Ты поклонися,

Поцелуй Ты черную землю

И тогда ему говори Ты:

— Будь мне кумом ты, Иван-Креститель,

Окрести ты Христа Бога истинна!

Ясное небо растворилось,

Черная земля затряслася,

Как крестили Христа Бога истинна…"

— Вот так благозвучно переложили в народе Евангельскую историю, — закончил свое чтение батюшка, — народу ведь и книги-то не всегда потребны, он веру и знания духовные в сердце хранит, умом того даже порой не разумея. Но верно хранит и, чуть что, все припомнит — этого так просто не выколотишь…

Чуть позже к отцу Прохору приехали какие-то люди, и он ушел в храм, а Анна, вдруг вспомнив, спросила у Нины Григорьевны:

— А что это за старик у вас такой? Все допытывался, кто я, да что, чуть прочь не прогнал.

— Старик? — Нина Григорьевна на мгновение вскинула вверх брови и тут же улыбнулась. — А, Маркел Афиногенович. Ты не обращай внимание, он поначалу ко всем незнакомым так. Изломанной судьбы человек. Года полтора уж у нас. Да, и какой он старик? Ему и сорока то нет еще.

— Как? — удивилась Анна. — Я подумала за шестьдесят ему, не меньше.

— Я ж говорю, изломанной судьбы человек, — повторила Нина Григорьевна, — такое пережил, что не приведи Господь. Фронтовик он, командовал на войне взводом разведки. Чего уж там у него было, я точно не знаю, но фашистов он много положил. И стрелял их, и резал, и душил. Все хотел боль свою сердечную заглушить: жена у него с сыном от бомбежки немецкой погибли. Да где там заглушишь? В такое остервенение впал человек, так ожесточился, что уж словно зверь какой сделался. Войне конец, а у него внутри все еще взрывы, да стрельба, все крови душа просит. Метался он после войны и туда и сюда — нигде покоя нет. Все искал чего-то, да только все растерял, и себя самого в том числе. Так вот, оказался он однажды на вокзале во Пскове: с поезда его какого-то ссадили. Несколько дней не ел ничего — грязный, оборванный, одичалый. Таким и встретил нашего отца Прохора. Тот из Дно приехал, тетку свою престарелую навещал, шел с вокзала на автобусную станцию и как раз попался на глаза Маркелу. Батюшка рассказывал, что подошел вдруг к нему дикого вида оборванец и спрашивает: что, мол, ты за человек? куда идешь? Батюшка: прохожий, мол, я, домой возвращаюсь. А мужик ему: возьми меня с собой. Батюшка, догадавшись, что бедняга не совсем в своем уме, стал его ласково утешать, да возьми и скажи, что, священнослужитель, мол, я, сам от чужого милосердия живу, куда, мол, мне еще кого-то прокормить? Мужик, как услышал, что перед ним священник, упал на четвереньки и давай лаять, как настоящий пес,

только что не укусил... Да, вот так наш батюшка почти что гадаринского страдальца встретил. Струхнул, конечно, какие, мол, мои силы, подумал и заспешил. А Маркел за ним: до самой автостанции так на четвереньках и бежал. А там отпустило его, упал он перед батюшкой, ноги его обхватил и давай рыдать: возьми, мол меня, родненький, с собой; пропаду я, только ты, мол, и можешь помочь, ведь тебя-то я и искал везде, извелся весь… Почувствовал тогда батюшка, что не лукавит мужик, что за болью его и страданием — правда, истинное желание духовного исцеления. В общем, приехали они вдвоем. С тех пор и живет у нас Маркел Афиногенович в строжке церковной, что напротив нас. Сколько я с ним натерпелась — не пересказать.

Нина Григорьевна вздохнула и подошла к окну, Анна шагнула следом. На улице полускрытый снегопадом Маркел энергично махал лопатой, расчищая дорогу.

— И чего это он так старается, — удивилась Анна, — ведь все равно засыплет.

— А он без дела не может, — грустно улыбнулась Нина Григорьевна, — мысли его одолевают дурные как без работы сидит: вот и машет все время то топором, то лопатой, то в хлеву ковыряется, с кобылой нашей Вишней разговаривает. Уж ей-то он все может рассказать без утайки.

Маркел, словно почувствовав интерес к своей персоне, остановился и безпокойно завертел головой по сторонам, потом махнул рукой и еще более резво замельтешил лопатой.

— Он у нас на службах поначалу и лаял, и рычал, особенно на молебнах водосвятных, — Нина Григорьевна отошла от окна и села на скамью у стола, — Вот, — она положила руку на большую книгу в темном кожаном переплете, — Псалтирь понемногу теперь читает, Евангелие, вроде отпустило его, не так корежит. А батюшку-то он крепко любит, отсюда и злится на людей — ревнует. Так что, ты уж прости его и пожалей. А трудяга-то он великий, теперь все тяжелое на нем, без него уж никуда. Помоги ему, Господи…

Вечером Анна расспросила про Маркела и у отца Прохора: как, мол, одолеет ли страдалец свой духовный недуг? Батюшка неуверенно пожал плечами.

— В таких вещах, — сказал, — определенности нет никакой. Господь попустил, Господь лишь и освободит, если будет то для Маркела во спасение. А то ведь как бывает? Когда болезнь к земле прижмет, то и вспоминает человек про Бога, а как отпустит — и не нужен ему уже Бог. Лучше уж больным спастись, чем здоровым для погибели жить. Согласна?

— Конечно, — охотно кивнула Анна.

— А вообще, — продолжал батюшка, — если уж про Маркела конкретно говорить, то его чуть не погубили ненависть, да отчаяние. Ведь злое, ожесточенное сердце, оно даже если и за правду станет бороться, справедливости искать и даже если добьется чего — все равно радости никому не принесет, а себе-то в первую очередь. Одно что-то поправит, а остальное, все что вокруг, измарает, измажет и на обочину столкнет, а то и вовсе разрушит. И ничего тут не попишешь — не от Бога сила его, а от извечного противника Божия. Вот и Маркел наш вроде бы и за справедливость сражался, врагов уничтожал, но не так, как следует это делать. Не с врагами Отчества он бился, — на такое святые отцы русское воинство всегда благословляли, — а с личными, собственными врагами. А как раз в этом случае ненависти быть и не должно. Вот и одолела его злая сила, поскольку любовь всю он из себя выпустил.

— И что же с ним дальше будет? — чуть слышно спросила Анна.

— Дальше? Одумался человек, выправляется, даст Бог, и совсем выправится. Ладно, — батюшка встал со скамьи, — сейчас пойдем спать, завтра нам спозаранку с Ниной Григорьевной больную ехать причащать, а ты, голубушка, хозяйствуй, да с Маркелом не ссорься, нам же дай Бог погоды благоприятной в дорогу, без пурги…

К утру, хотя снегопад и ослаб, усилился северный ветер и завьюжил, закружил, вздымая вверх вихри из снежинок. Маркел, запрягая в сани Вишню, ворчал: