Реквием по Homo Sapiens. Том 1
Шрифт:
– Мне кажется, в этом и заключается секрет их искусства, – сказал Хануман. – Лучший способ соблазнить мужчину – это польстить его тщеславию.
– Боюсь, вы не совсем понимаете, – сказала Тамара, и они с Хануманом занялись словесным фехтованием, словно два послушника, гоняющие туда-сюда хоккейную шайбу. Хануман, мрачный, но собранный, изображал молодого кадета, которому услуги куртизанок недоступны и которого обуревают почтение, возмущение, чувство вины и плохо скрытое желание. Но он только разыгрывал эти эмоции, как это водится у цефиков.
Но Тамара осталась непоколебима, как алмаз, и, несмотря на все ухищрения и завуалированные атаки Ханумана, продолжала улыбаться и блистать.
– Уверена, что вы, когда станете полноправным цефиком, найдете себе куртизанку, которая научит вас величайшему из всех удовольствий.
– Смею ли я спросить, в чем оно заключается?
– Думаю, вы уже знаете, в чем.
Хануман выдавил из себя смех.
– Да, мне, как цефику, полагается знать подобные вещи.
Последовала долгая пауза, которую нарушил Данло, спросив:
– Так что же это за величайшее из всех удовольствий?
– Давать удовольствие другим, конечно. – Тамара перевела взгляд с Данло на Ханумана. – Хотя для некоторых мужчин самое большое удовольствие состоит в том, чтобы причинять боль.
Ее слова явно застали Ханумана врасплох. Его лицо, побагровев, выразило бешенство, обиду и стыд – он редко проявлял такие эмоции открыто.
– Ты должен знать, Данло, что куртизанки очень остры на язык. Даже цефику есть чему у них поучиться.
– Благодарю вас, вы очень любезны.
– Столь многому можно научиться, и столь мало ночей на это отпущено. – Хануман поклонился Тамаре со своей замороженной цефической улыбкой. – Этой ночью мы с Данло пришли сюда поучиться мнемонике. Мы вынуждены покинуть вас, чтобы засвидетельствовать свое почтение Бардо. – Он снова поклонился – чуть ниже, чем следовало – и сказал Данло: – Интересно, потолстел ли он еще больше за пять лет.
Данло сознавал, что им в самом деле следует найти Бардо, но что-то в темных блестящих глазах Тамары удерживало его на месте.
– Данло! – Тихий, подчеркнуто сдержанный голос Ханумана затерялся среди сотни других голосов. – Ты идешь?
– Нет пока. Ты передай Бардо привет от меня. Я найду тебя… после.
Он по-прежнему не сводил глаз с Тамары и потому не видел бешенства, мелькнувшего на лице Ханумана. Ему не пришло в голову, что Хануман тоже мог влюбиться в Тамару с первого взгляда, как и он. Данло даже не подозревал, что Хануман может быть способен на такое всепоглощающее чувство.
Хануман вышел из комнаты, и Данло признался Тамаре:
– Иногда ему нравится причинять людям боль, это верно. Но я не вижу, зачем он мог бы захотеть сделать больно вам.
Кто-то толкнул Данло сзади, заставив приблизиться к Тамаре. Народу в комнате прибывало, и становилось очень душно. Многие
– Иногда мне кажется, что у куртизанок и цефиков слишком много общего, – сказала Тамара. – И они, и мы слишком хорошо сознаем силу слов.
Они стояли теперь так близко, что Данло ощущал влажность ее дыхания и мог говорить, не повышая голоса.
– Я слышал, что куртизанки мастерски владеют искусством вести разговор.
– Беседа – это третье из величайших удовольствий.
– Но я еще ни разу… не разговаривал с куртизанкой.
– А я еще ни разу не встречала таких, как вы, – улыбнулась Тамара.
– Но, наверно, слышали обо мне, да?
– Хануман рассказал мне, как вы добирались до Невернеса. Как вам пришлось съесть собак, чтобы выжить. По-моему, он питает к вам некоторое почтение.
– А не рассказывал он вам, как и где я родился?
– Я слышала эту историю. Нелегко, мне думается, быть сыном Мэллори Рингесса.
– О, это не так уж трудно. Жить в городе, где люди способны поклоняться человеку, ставшему богом, – вот что тяжело.
– Я думаю, что люди во всех городах примерно одинаковы.
– Цивилизованные – да. Но есть люди, которые живут по-другому.
В ее взгляде он увидел понимание.
– Вы говорите об алалоях?
– Да.
– Но разве вам нельзя когда-нибудь вернуться к ним? К их образу жизни?
Данло потер лоб и потрогал перо в волосах.
– Я никому об этом не говорил, но я часто мечтаю о том, чтобы вернуться.
– Потому что алалои живут проще, чем мы?
– Нет, не в этом дело. Не только в простоте. Всю жизнь я ищу красоту, которую называю «халла». Халла – это… гармония жизни. Связанность всего сущего, паутина, то, как каждая вещь становится собой только во взаимодействии со всеми другими. Я видел эту красоту… пару раз, в детстве, в тихие звездные ночи.
Тамара протянула руку в пространство между ними там, где ее пижама почти соприкасалась с камелайкой у него на бедре, и переплела свои длинные пальцы с его.
– Несколько лет назад я слышала в записи один из алалойских диалектов, и этот язык показался мне красивым.
– Вы знаете много языков?
– Я впечатала себе, если правильно помню, четырнадцать и выучила обычным способом еще три.
Тамара, как и многие куртизанки, предпочитала общаться с клиентами на их родном языке. Знающие об этом иногда отзывались о куртизанках – обычно с непристойным подтекстом – как о мастерицах языковедения.