Реквием по монахине
Шрифт:
Стивенс. За что заплатить?
Гоуен. За свое прошлое. За свое сумасбродство и за ту попойку, которая была восемь лет назад, вам это хорошо известно. За свою трусость, если хотите... О да! Есть над чем посмеяться. Но не очень весело. И не очень громко, не правда ли? Тсс! Тише! Не надо ворошить прошлое. Тревожить мисс Дрейк, например. Мисс Тэмпл Дрейк, теперешнюю миссис Стивенс. Не надо вспоминать ни о молодой девушке, ни о том вертопрахе, каким я был тогда. Трусость, да? А что же иное? Трусость — это верное слово. Но как оно звучит неприятно! Скажем просто: переутомление.
Стивенс. Кто вспоминает это прошлое?
Гоуен. В самом деле? Разве, мой дорогой
Стивенс. Как?
Гоуен. Да, да! Придется все-таки назвать тогдашнее мое поведение подлостью, даже если это звучит плохо.
Стивенс. Но ведь женитьба на ней не была подлостью.
Гоуен. Конечно! Жениться на девице, побывавшей в борделе! Какое великодушие, какой благородный поступок! Настоящий рыцарь из Вирджинии! Чего и говорить. Могу поспорить благородством с целой армией джентльменов.
Стивенс. Во всяком случае, намерение было джентльменское. Она была упрятана в дом терпимости и... Я не расслышал...
Гоуен (быстро протягивает руку к стакану Стивенса). Бросьте этот брандахлыст.
Стивенс (отводит свой стакан). Что ты сказал насчет Тэмпл?
Гоуен. Что сказал, то и сказал. Вы же слышали.
Стивенс. Ты, кажется, добавил: «И это ей нравилось»? Да?
Пристально смотрят друг на друга.
Вот чего ты никогда не сможешь ей простить. Ведь она была невольной виновницей страшных дней в твоей жизни — этого ты никогда не сможешь ни забыть, ни объяснить, ни искупить, ты и до сих пор об этом все думаешь и думаешь... Главное: потому, что это событие не доставило ей душевных мук, — наоборот: ей, как ты сам говоришь, «там нравилось». А ты из-за нее лишился свободы, потерял достоинство мужчины, почитаемого женой и ребенком. Слишком дорогой ценой ты расплачиваешься, по-твоему, за один этот час своей жизни. А твоя жена будто и не утратила ничего, ни о чем не сожалеет и даже не чувствует своей ущербности. И из-за этого, скажи мне, Гоуен, из-за этого несчастная, сбитая с толку негритянка должна умереть?
Гоуен. Уходите отсюда!
Стивенс. Если это так, то лучше уж пусти себе пулю в лоб! По крайней мере, перестанешь ворошить все время то, чего ты не в силах забыть. Покончи с собой — и не будешь больше вспоминать, не будешь просыпаться по ночам весь в холодном поту, потому что ты не хочешь и не можешь выбросить из памяти прошлое! Или же посмотри хоть раз правде в лицо. И скажи мне, что произошло в течение того месяца, когда этот сумасшедший держал ее пленницей в публичном доме в Мемфисе. Что произошло, о чем никто не знает, кроме нее и тебя? А может быть, даже и ты не знаешь?
Гоуен (не сводя глаз со Стивенса, решительно ставит стакан на поднос, берет бутылку и поднимает ее над головой. Из горлышка льется виски.
Стивенс не спеша ставит свой стакан на поднос, поворачивается и, взяв с дивана шляпу, уходит. Гоуен некоторое сремя стоит с пустой бутылкой в руке. Затем жадно глотает воздух и, всхлипнув, приходит в себя, ставит пустую бутылку на поднос, замечает свой, еще не тронутый стакан виски, берет его, держит некоторое время и швыряет в камин. Стакан разбивается о раскаленные язычками газа искусственные поленья. Свет гаснет.
Гостиная Стивенсов. Одиннадцатое марта, 22 часа. Обстановка в комнате точно такая же, какой она была четыре месяца тому назад. Лишь настольная лампа зажжена и диван переставлен на другое место — повернут теперь к публике. Дверь в столовую закрыта. В углу, справа, на маленьком круглом столике, — телефон. Дверь в столовую отворяется. Входит Тэмпл в сопровождении Стивенса. На Тэмпл длинный пеньюар, волосы схвачены на затылке лентой. Кажется, что она приготовилась ко сну. Стивенс в пальто и шляпе.
Тэмпл. Прикройте дверь. Бюки спит в детской.
Стивенс. Вы привезли его с собой?
Тэмпл. Да.
Стивенс. И он спит в той комнате?..
Тэмпл. Да.
Стивенс. Лучше бы его здесь не было.
Тэмпл. Но он здесь.
Стивенс (смотрит на нее). Как хотите, Тэмпл, но это шантаж. Вы нарочно его привезли. И все-таки мы поговорим.
Тэмпл. Шантаж? А почему бы и нет? Разве женщина не может обратить своего ребенка в надежный щит против нападения?
Стивенс. Тогда зачем же вы вернулись из Калифорнии?
Тэмпл. Хотела найти покой. (Подходит к столу.) А его все нет и нет! Верите вы в совпадения?
Стивенс. Могу поверить.
Тэмпл (берет со стола сложенную телеграмму и разворачивает ее). Вы мне послали эту телеграмму восьмого марта. В ней сказано: «Еще пять дней до тринадцатого. Точка. А куда вы поедете потом?» (Складывает телеграмму.)
Стивенс наблюдает за ней.
Стивенс. Ну и что же? Сегодня одиннадцатое. Это и есть совпадение?
Тэмпл. Нет. Совпадение в другом. (Садится, бросает телеграмму на стол и поворачивается к Стивенсу.) Восьмого после обеда мы с Бюки были на пляже. Я читала, вернее, пыталась читать, чтобы забыть о телеграмме, а малыш играл и что-то лепетал. И вдруг он спрашивает: «Мама, Калифорния далеко от Джефферсона?» Я, не отрываясь от книги, говорю: «Да, мой дорогой». А он спрашивает: «Сколько времени мы еще здесь пробудем?» Я отвечаю: «До тех пор, пока нам не надоест, мой дорогой!» Тогда он посмотрел на меня и ласково спросил: «Мы будем здесь жить, пока не повесят Нэнси?» Поздно уж было придумывать, я растерялась. Я, не найдя ничего другого, сказала: «Да, мой дорогой». И он задал мне вопрос, который задают, конечно, все дети: «А потом, мама, куда мы поедем?» Точно так же, как вы: «А куда вы поедете потом?» И вот мы вернулись первым же самолетом. Я дала Гоуену снотворное и уложила его спать. Надеюсь, он спит. А я позвонила вам. Что вы на это скажете?