Реквием по Сальери
Шрифт:
Звучит «Реквием».
«РЕКВИЕМ» ЗВУЧИТ!
Звучит «Реквием», заглушаемый каким-то немузыкальным рокотом и какофонией лязгающих звуков…
Из-за правых кулис под звуки «Реквиема» появляется первый, головной танк, проезжает в глубине сцены за роялем и исчезает за левыми кулисами.
«Стейнвей-Д» сердито замолкает и захлопывает крышку — когда танки идут, «Стейнвей» молчит.
Моцарт отупело смотрит за кулисы вослед танку, включает телевизор, подходит к окну…
По телевизору крутят любимый балет Моцарта —
«Вы — Моцарт Валерьян Амадеевич?» — спрашивает черный полковник, заглядывая в какой-то список.
«Ну, предположим…»
«Одевайтесь!»
«Я одет!»
«Вы задержаны!.. Спросите „за что?“»
«За что?!»
«За валютные операции с нотной бумагой в особо крупных размерах!»
«У вас есть ордер на арест?»
«Вы не арестованы, а задержаны.»
«Не вижу разницы!»
«Арест и задержание — разные вещи. Задерживать можно без ордера, многократно, до бесконечности — задержал-отпустил, отпустил-задержал. Вот список, заверенный старшим государственным нотариусом. Гордитесь, Ваша фамилия стоит сразу после Гдляна и Иванова.»
«Но я сейчас не могу! Отложим до понедельника… У меня завтра похороны Сальери — август, жара, труп ждать не может!»
«Неужто Антонин Иваныч померли?! — хватается за сердце черный полковник. — Какая потеря! Уж не отравлен ли своими учениками?.. Ничего, похороним без вас, с воинскими почестями, тем более, что всякие похороны в Москве отменены в связи с введением чрезвычайного положения.»
«Это произвол! Я требую нотную бумагу и карандаш!»
«На предмет?..»
«На предмет написания „Реквиема“ по Сальери!»
«Справедливое требование! Давно бы так! Все необходимое для создания „Реквиема“ Вам будет предоставлено в казарме эн-ской воинской части.»
«Разве в казарме эн-ской воинской части есть рояль?»
«А как же! В любой Ленинской комнате любой воинской части стоит рояль. А вы как думали? Вы где служили? Кстати, почему вы не пишете военную музыку? Ах, Моцарт, Моцарт! Брали бы пример со своего учителя. С вашим талантом — написали бы по заказу Министерства Обороны „Марш Краснознаменной Чапаевской дивизии имени Дзержинского“ или „Подожду два года и вернусь“… Нет?.. Ну — „Реквием“ так „Реквием“! Хорошая похоронная музыка армии во-от так нужна! Увести задержанного!»
Моцарта уводят, а историческое утро 19 августа продолжается. Вчера умер Сальери. Солнце уже взошло. Звучит и крепчает тема Чрезвычайного Положения — в глубине сцены с вонючим ревом проходит бесконечная колонна танков — идут танки, танки, танки, танки, танки, бронетранспортеры, танки, танки, танки, самоходная подстанция, танки, танки, между танками какой-то очумевший гражданский «жигуль», последней идет полевая кухня, за ней, как гусь отбившийся от стаи, еще один танк — танковый марш на Москву продолжается по кругу: танки, танки, танки, а в ЦДКомпозиторов происходит обыск. Автоматчики в «листопадах» кружат по сцене, ищут валюту и драгоценности — шуруют в печке, курочат портрет Чайковского, заглядывают в самовар, потрошат концертный
Обыск что-то не вытанцовывается. На сцену между танками пробирается возмущенный обнаженный кордебалет в черном. Шуберт с Листом, ошеломленные смертью Сальери, бросили разгрузку вагона и прибежали с Казанского вокзала, Бетховен удрал из клиники Федорова, из Нью-Йорка на путч уже прилетел Мстислав Ростропович — вот где достойная фигура для Потертого Кресла! — но о смерти Сальери Ростропович еще ничего не знает и потому пока кантуется с автоматом и виолончелью на защите Белого Дома, вместо того чтобы освобождать Дом Композиторов от черного полковника.
По одному появляются члены похоронной комиссии — фон Шнурке, Афонарелов, Таракан-Камчадальский и другие, — видят в глубине сцены танковую армаду, в первую секунду ничего не понимают, а потом понимают все — если Горбачев в отпуске, значит по телевизору «Лебединое озеро».
«Я уважаю Петра Ильича Чайковского, но меня от „Лебединого озера“ уже мутит! — жестикулирует Шуберт. — Эй, кто-нибудь!.. Эй, вы!.. Я вам говорю! Выключите телевизор!»
«Это вы МНЕ говорите?» — с превеликим изумлением переспрашивает черный полковник.
Лист в смятении дергает Шуберта за полу пиджака.
«Да, вам…! Кто вы такой…? Расселись, понимаешь! Что вы делаете здесь, в кабинете Чайковского?»
Черный полковник не удостаивает Шуберта ответом.
Спрашивается: что делать в этих чрезвычайных условиях похоронной комиссии?
«Как — „что“?! — спросит офонаревший любитель балета. — Тем, кто за Ельцина — бежать к Белому Дому; тем, кто за ГКЧП — бежать в Кремль!»
Резонно.
А кто будет хоронить Сальери?
Не оставлять же труп до окончания путча, этот путч хрен знает сколько может продлиться — это сейчас, задним числом, мы знаем что он длился всего-ничего, а в первое утро никто ничего не знал.
И вот, к чести похоронной комиссии, она (комиссия) решает похоронить Сальери во что бы то ни стало! Она садится на сцене и объявляет сидячую забастовку: или ГКЧП в лице черного полковника освободит председателя комиссии Моцарта и разрешит похоронить Сальери или сами они с этой сцены не уйдут, а их унесут вперед ногами.
Пусть полковник прикинет: похороны одного Сальери, или всей похоронной комиссии?
Пока полковник прикидывает, из головного танка появляется озабоченный танкистик и, держась пониже живота, жалобно вопрошает: «Извините, товарищи, где тут у вас уборная?..»
«В театре „уборная“ и „сортир“ — не одно и то же», — наставительно объясняет Шуберт.
Не дождавшись вразумительного ответа, солдатик исчезает за дверью женского сортира.
Полевых походных сортиров еще не изобрели, и где справить нужду целой танковой армаде никто в похоронной комиссии не знает. Комиссию уже не спрашивают. Из танков выскакивают танкисты и расстегиваясь на ходу без строя бегут в сортиры Центрального Дома Композиторов. По театру разносится дух солдатских портянок и отработанного танкового масла, публика затыкает носы.