Реквием по шестой роте
Шрифт:
Комбат из 136-й плакал. Неумело, непривычно, давясь редкими, едкими слезами, выкатывавшимися из его темных кавказских глаз. Комбат был дагестанец. И бригада его была дагестанской, 136-я, сформированная в Дагестане. Воевала с осени прошлого года умело, расчетливо. Почти без потерь. До Бамута…
Батальон комбата блокировал Бамут с юго-востока, и именно здесь зажатые в полукольцо дудаевцы пошли на прорыв.
— …лять, я такое только в кино видел, — почти хрипел, стараясь удержать от рыданий голос, комбат. — Они цепями,
Один доктора схватил за плечо: «Ты кто?!» Тот его в упор из автомата завалил, и его самого тут же снайпер «снял». Только вздохнуть успел так тихо-тихо после выстрела. И умер…
Лучше бы я оттуда не вернулся… Андрей погиб. У него только недавно отец умер. Мать еще из больницы не вышла. Все хотела сына увидеть…
Комбат потерял в этом бою четырнадцать человек. Почти все — солдаты-срочники. Мальчишки. Дудаевцы оставили там больше сотни своих трупов… Но легче от этого комбату не было. Он плакал по своим. Пил водку и снова давился слезами…
…Последний раз Костю я видел под Белгатоем в марте, когда он, кривясь от боли, припадая на простреленную ногу, ковылял от привезшей его МТЛБ к «вертушке», куда уже загрузили тело погибшего разведчика, где мычал что-то в промедоловом дурмане обгоревший танкист.
В рокерской косынке с черепами, злой, еще не отошедший от боя, Костя уже из распахнутого люка крикнул братве, загружавшей МТЛБ с красным крестом ящиками с боеприпасами:
— На мое место никого не брать! Не задержусь!
И вот все тот же Костя, в той же косынке и самопальном «разгрузнике» сидел рядом на броне бээмпэшки разведроты. Он не задержался. Наскоро подлечившись, сбежал сюда. Шел наравне со всеми через горы, тащил, как и все, на себе боеприпасы. Бился со встречными отрядами «чехов». Брал Бамут.
— Не могу я уже без них, — кивает Костя в сторону разведчиков, воробьями облепивших броню, — прикипел к братве, к работе этой.
Я же доброволец-контрактник. Здесь мне — по кайфу! Настоящие люди не продадут, не бросят. И враги — что надо. Злые, беспощадные, хитрые. Таких и «валить» приятно. Нет, я здесь своим делом занимаюсь. Чем больше я здесь «нохчей» в землю вгоню, тем легче потом в России будет. Это же зверье. Мы для них никто. Быдло. Вот я и отучаю их от эгоизма…
В кармане «мабуты» Костя таскает зеленый берет и ухо того белгатойского «духа», который убил Костиного друга и которого, в свою очередь, завалил Костя.
Моего земляка Николаича я тоже последний раз видел под Белгатоем. Все в той же заношенной трофейной кожанке он больше похож на таксиста, чем на механика-водителя БМП. Тогда, под Белгатоем, его БМП была уничтожена чеченским ПТУ Ром, а сам он чудом остался жив, выброшенный
Николаич переживает, что давно нет писем из дома. В последнем дочь написала, что приболела. Жена вроде бы должна была лечь в больницу. Помочь надо, а денег им послать он не может по причине полного их отсутствия. Деньги в далекой Твери, откуда, собственно, и набиралась бригада. Чтобы получить их, надо для начала туда вернуться. Только вот когда?
Под утро из леса вернулась разведка, чудом оставшаяся в живых. Там, в лесу, оставшись по вине одного разгильдяя без связи и приборов ночного видения, разведчики до глубокой ночи отлеживались в кустарнике, боясь шевельнуться, а по лесу, буквально в десятке метров, шарились «духи», переметнувшиеся в другой район.
Связисту, не зарядившему аккумуляторы, тут же, на окраине, набили морду, чему он не слишком огорчился, справедливо посчитав, что набитая своими морда — это не отрезанная «чехами» голова…
В этот день в Бамуте заработала баня. Тот, кто мерз до бесчувствия ночью в засаде, кто глотал взбитую пыль, кто брел по грязевому руслу оврага, скользя и падая, кто спал среди разбитых стен под дождем, тот знает, какое это счастье — баня!
Организовал ее невысокий бородатый доктор бригады.
Доктор был родом из Донецкой области, чем сразу стал мне симпатичен в силу некоторых личных обстоятельств. Но вдвойне симпатичен он стал, когда выяснилось, что во дворе полуразбитого дома, где расположилась «медицина», не просто баня, а баня с парилкой!
В небольшом кирпичном сарайчике кипела на стальной печке вода в котле, сама печь, полузасыпанная булыжником, буквально дышала жаром. Со всех окрестных домов сюда стащили тазы, шайки, баки, бидоны. На веники пошли ветви дуба, росшего неподалеку.
То нэ пэрэдаты! — як кажут на Украине. Горячий сырой жар выдавливал из тела промозглую ночную выстуженность, ласкал, разминал избитые усталые ноги. Выметал из души страх и запредельное напряжение прошедшей ночи. Баня — праздник. Баня — лекарство. Баня — наслаждение. И когда наконец-то растершись полотенцем до особого скрипа отмытой кожи, мы вывалили на улицу, Бамут стал иным.
Он больше не был чеченской твердыней, вражеской крепостью. Он вдруг стал нашим — близким, родным, русским. В нем было солнечно, тепло и спокойно. И хотя то и дело рвались где-то за окраинами снаряды, перестреливались с кем-то «блоки», здесь, в чеченском Бамуте, наступило обычное русское воскресенье.
Потом мы долго-долго пили духовитый с костра чай, разморенно откинувшись на спинки стульев, притащенных откуда-то солдатами. Жмурились на солнце, подставляя ему свои белые, незагорелые тела. Говорили ни о чем и обо всем сразу.