Реквием по выдающемуся таланту

Мештерхази Лайош

Жюльяр, войдя в кабинет, начал первым:

– Вот что, дорогой товарищ Горо! Я вас очень уважаю, потому и не воспользовался правом ответить вам. Впрочем, председательствующий, скорее всего, не дал бы мне слова. Однако я хочу, чтобы вы знали: я очень уважаю вас, поэтому и не стал отвечать вам публично. Но теперь я скажу: об искренности вы говорили хотя и остроумно, но весьма поверхностно.

– А не думаете ли вы, товарищ Жюльяр, что если мы будем последовательны и пойдем до конца в раскрытии структурных форм, то скоро будем расхаживать по улице нагишом? Летом по крайней мере!

– Знаете что, товарищ Горо, в современном городе не так дико гулять нагишом, как в тоге и золоченом паланкине.

Горо смеялся от души.

– Что вы хотите, на что претендуете? Говорите прямо!

– Есть у меня приглашение в Хельсинки. Дайте мне паспорт.

В

разгар реорганизаций Отто сначала дали отдохнуть несколько месяцев; не намеренно, просто из забывчивости. Жалованье еще целых полгода шло ему в издательстве; высокие инстанции решили: успеется. Потом, как это обычно бывает, он получил сразу несколько предложений. Его звали в министерство, в четыре проектных института; Пехене организовывал какое-то наиглавнейшее бюро – и с радостью видел бы в своей свите знаменитого леонардовца. Объявился и Контра. Он уже нашел себе место, засучил рукава и снова почувствовал себя в своей стихии.

– Ни ранга, ни особого почета. Научный совет по разработке нормативов расходования стройматериалов с привлечением экономистов, архитекторов, представителей промышленности. Давай, Отто, иди ко мне! Я знаю, ты не об этом мечтал, это не то место, где ты можешь развернуться со своим талантом, но чего ты хочешь? Греческие храмы ты все равно ведь строить не будешь.

– Конечно, не буду.

– Ну вот! Ты пойми, это только кажется второстепенным постом. Товарищ Горо пусть себе говорит, что хочет: денег-то у него мало, и в конце концов дело все равно упрется в экономичность. Разработаем нормативы материалов – и через пару лет все равно мы, хоть и не прямо, будем определять развитие венгерской архитектуры. Мы, а не Горо. – Он размахивал руками, потел, брызгал слюной. – Через пару лет они поймут, что к нам нельзя не прислушиваться. А мы тем временем пойдем дальше. Разработаем нормативы конструкций. Сделаем кубики для постройки! Слышишь? Ну же! Иди ко мне в Совет, Отто!

– Мечты, мечты… Не сердись…

– У тебя есть лучший вариант?

– Нет. Пока нет… У нас, архитекторов, собственно говоря, самый горький хлеб в мире. Удел даже величайших из нас – готовить цветные камешки для мозаики, которую мы никогда не увидим. Ле Корбюзье, Нимейер, Нерви – хорошо, если они хоть отчасти получили то, что им полагается, что им нужно. Большой вопрос, получат ли когда-нибудь полностью. Белые киты в опытном аквариуме в комнату величиной… Но вообще-то одну возможность я вижу. Идти с Горо…

– Смеешься? Ложные колонны, пустые тимпаны…

– Не это главное. У Османна тоже главным было не то, какие дома он строил. Каким стал город – вот о чем надо думать. Наши руководители – тоже маленькие Наполеоны, ранга Луи Бонапарта. В их политике тоже заложен принцип большой, целостной системы. И когда настанет время, они не испугаются грандиозных планов.

– Может быть. Но теперь-то! Пока до этого не дошло время!

– Меня взял к себе Пехене.

– Пехене?!

– Постой!.. Я знаю все, что ты собираешься сказать. Я сам сказал себе то же самое. Но все перечеркивается тем фактом, что Пехене, как видно, оказался выше нас всех. Среди множества постов, которые в действительности никакого веса не имеют, его пост сейчас потенциально самый перспективный. В официальных форумах он сейчас главный авторитет.

– Но чего ты этим добьешься? Станешь администратором, печати будешь шлепать?

– До поры до времени. Не все ли равно? Я хочу сдвинуться с места, выйти наконец на старт! Пойми, мне мало радости, если даже я буду возиться с каким-нибудь стеклянным дворцом на одной ножке. Трюки все мы уже знаем, никому это не интересно. И в Совет я не пойду. Вы там все сделаете и так, со мной или без меня. Верно?… Ты тоже не будешь этого отрицать!

– Словом, переходишь к Пехене?

– Ни в коем случае! Если угодно, он переходит на мою сторону. Скажи, ты веришь в мой талант? Веришь, что от меня, пожалуй, можно чего-либо ожидать?

– Не только верю, а знаю. И не чего-нибудь, а очень многого. Больше, чем от любого другого. Честное слово.

– Тогда ты знаешь и то, что мне нужно пространство. Самолет не может взлететь со двора. Пока его не вывезут на взлетную полосу, он беспомощен. Пехене – это тягач. По крайней мере сейчас.

Он был одиноким человеком. Его не ненавидели, но и не любили. Он сам так хотел. Окружив себя оградой холодной вежливости, он не оставил в ней ни щелочки. Он был корректен, точен, надежен.

Не ввязывался в интриги, никого не травил, не подсиживал, и все прекрасно это знали. Как знали и то, что он никому не сделает одолжения, не будет защищать чьих-либо интересов, не примет участия в чьей бы то ни было судьбе. В этом я и сам имел случай убедиться. Как-то я позвонил ему и просил похлопотать за одного его бывшего ученика, очень талантливого парня, против которого выдвигался ряд обвинений. Парень, правда, оправдался по всем пунктам, но нужно было замолвить за него словечко в министерстве.

– Нет! – ответил Отто. – Возможны два варианта: либо он прав, и тогда у нас это не может не выясниться. Либо он не прав, и тогда я не хочу служить дурной цели.

– Послушай, Отто, к чему эти бронебойные фразы? У человека ведь, к сожалению, нет другой защиты, кроме собственной кожи.

– Знаю. Но я знаю еще и то, чего ты не знаешь: если я хоть раз уступлю, меня задавят просьбами. Извини! Хотел бы помочь, но не могу! Потому что тогда мне придется только этим и заниматься.

Пожалуй, эта неприступность в какой-то мере даже повышала его авторитет. Во всяком случае, по служебной лестнице он продвигался быстро. Зигзагами, конечно, как уж это обычно бывает. БПГ, Архфинст, Гипросоцбыт, ГипроОМС и так далее, кто может все это перечислить, – но все время вверх. И все время следом за Пехене. Конечно, находились завистники из менее талантливых и менее собранных, которые рады были бы подставить ему ножку. Хотя бы потому, что он не был таким же низким, как они. Стоило появиться хоть малейшей возможности превратно истолковать какой-нибудь его шаг, тут же поднималась волна сплетен и деланного возмущения. Взять хотя бы случай с выступлением против Жюльяра. Не думаю, что это была инициатива Пехене. А тем более шантаж: мол, ты много лет был ближайшим помощником Пехене, и теперь, когда он эмигрировал, твой долг… Неправда! Во-первых, настолько мелочным не был даже Пехене. Во-вторых, к тому времени Отто стал для него слишком необходимым, чтобы стоило пойти на риск испортить отношения. Потому что Пехене наверняка получил бы отпор. Вообще же я читал ту критику в адрес Жюльяра и не обнаружил в ней ничего возмутительного.

Речь шла об одном выставочном павильоне, который Жюльяр построил в Голландии. Не такое уж это было эпохальное сооружение, оно точно отвечало своему назначению, вот и все. Не знаю, наверное, с тех пор его разобрали; ходили также разговоры, что какой-то автомобильный завод арендовал его для постоянного салона. Я видел проект, видел фотографии: здание, конечно, очень импозантное, только вот, чтобы окна вымыть, каждый раз нужно вызывать пожарных с лестницами. В оппозиционных кругах Союза много говорили о заграничных успехах Жюльяра; коллеги, побывавшие в Голландии, от восторга захлебывались. Отто написал о том, что он видел в этом павильоне ценного, оригинального, и очень сдержанно перечислил то, с чем не соглашался. Можно, конечно, спросить: почему именно Отто? Знаю, я на его месте так не поступил бы; это, однако, не критерий. Я всегда понимал, что мне до него далеко, и, что там ни говори, всегда испытывал инстинктивное уважение к качествам, которыми он отличался от меня. Неправда, что он «поливал Жюльяра грязью», неправда, что, «клевеща на Жюльяра, пытался обелить собственное прошлое», неправда, что «отрекся от своих друзей, предал их».

Например, с Контрой он встречался, я бы сказал, регулярно. И разговаривали они друг с другом так, будто все осталось по-старому: и прежнее различие в рангах, и прежние успехи, – будто они все еще сидели за столом АЭР'а. Я сказал: встречались «регулярно». Разумеется, регулярно применительно к той эпохе, когда личная жизнь была не в моде, да и времени на нее не оставалось. Однако Отто и Контра, встречаясь, касались в разговоре и личных тем.

Бюро, где работал Контра, довольно быстро было реорганизовано и стало государственным учреждением, потом отделом другого какого-то учреждения. Контра, таким образом, оставаясь на месте, все уменьшался в ранге: из председателя стал директором, из директора – завотделом. В президиум Союза его уже не выбирали, и постепенно-постепенно он исчез и из списков правления. Контра, однако, словно и не заметил этого. Он нисколько не изменился, по-прежнему забывал застегивать запонки, по-прежнему жестикулировал, по-прежнему потел, когда спорил, и брызгал слюной, когда кричал. А кричал он всегда. Разве что лысина обозначилась на макушке, да в черной шерсти На руках все больше появлялось толстых белых нитей.