Реквием. Умирать — в крайнем случае
Шрифт:
— Ну, чего же вы молчите? Когда я не желаю вас слушать, вы болтаете без умолку, а когда надо говорить, молчите, как пень. Я жду ваших комментариев.
— По-моему, все ясно и без комментариев, — говорю я и встаю, решив, что мне тоже не худо «заглянуть в бар». Взяв в руки темно-коричневую бутылку, я лаконично бросаю:
— ЦРУ.
— ЦРУ? А почему не «Интерпол»? — спрашивает шеф.
— ЦРУ или «Интерпол» — какая разница. Это не меняет ситуации, — замечаю я, наливая себе виски. Но если бы это был «Интерпол», все было бы кончено
— А чего, по-вашему, добивается ЦРУ?
— Большого скандала. Политической сенсации. А чтобы сенсация и скандал получились погромче, отправленная нами партия должна быть посолиднее. Вы слышали, что сказал господин Мортон: «Не меньше десяти килограммов героина». Потом устроят засаду в условленном месте, конфискуют наркотик, поднимут шум в печати, обвинят коммунистов, что они хотят отравить свободный мир. А самое интересное то, что все это оплачивается деньгами из вашего кармана.
Дрейк некоторое время молчит, обдумывая мои слова.
— Похоже, что так оно и есть, — соглашается он. — Или приблизительно так. Во всяком случае, ловушка налицо. А ведь только сейчас этот чертов янки убеждал меня, что нужно перейти к отправке крупных партий, брал на себя обязательства немедленно сбыть все за океаном.
Дрейк решительно выливает в горло остаток виски и, устало откинувшись на спинку кресла, погружается в раздумье.
Я успеваю допить виски и до половины выкурить сигарету, когда рыжий медленно поднимается и выходит из комнаты, изменив своему правилу не оставлять меня одного в кабинете. Его отсутствие длится не более двух минут. Вернувшись, он произносит с грустью:
— Что ж, придется проститься с Ларкиным, дружище. Вы знаете, что я человек гуманный, но ничего не поделаешь: с Ларкиным придется проститься.
— А вам не кажется, что уже поздно? — спрашиваю я. — Может, Мортону уже все известно…
— Что, например?
— Например, дата отправки следующей партии…
— А, значит, вы тоже считаете Дрейка старым дураком, Питер, — с печальным укором говорит он. — Вы думаете, что старина Дрейк совсем выжил из ума…
— Что вы, я не имел в виду ничего подобного, — спешу заверить его я.
— Имели, дружище, имели, — он грозит мне пальцем. — Ну да ладно, я не злопамятен.
Затем он возвращается к главной теме:
— Ну как, Питер, у вас найдется сил пережить такое?
— О чем вы?
— Все о том же — о необходимости распрощаться с Ларкиным. О чем еще я могу говорить?
— Не забывайте, что Ларкин — человек ЦРУ.
— Как я могу забыть такое! Именно по этой причине мы устроим в его честь скромную тризну.
— У ЦРУ руки длинные, мистер Дрейк.
— Не настолько, Питер, чтобы дотянуться до Дрейк-стрит. Здесь, в Сохо, ЦРУ не котируется, дружище. Здесь мы привыкли обходиться без ЦРУ.
Он опять подходит к бару, чтобы налить себе очередную дозу.
— Запаситесь, стало быть, нужным самообладанием, Питер,
Дрейк отпивает глоток виски, не потрудившись бросить в него лед, затем опять усаживается в кресло напротив и принимается за любимое занятие: любовно развернув сигару, он старательно обрезает ее. Покончив с этим, он погружается в раздумья и облака дыма.
— Ах, это вы, Ларкин! — радушно восклицает Дрейк, когда спустя четверть часа американец входит к нему в кабинет. — Прошу прощения, что разрешил себе вторично обеспокоить вас, но совсем недавно выяснились новые подробности, нужно кое-что уточнить. Что же вы стоите? Присаживайтесь.
Ларкин садится на диван, на котором не так давно располагалась грациозная Бренда, где ему знать, что занимать место человека, переселившегося в мир иной, не рекомендуется. Садится и застывает в привычной позе с неподвижным выражением смуглого худощавого лица. Долго ждать не приходится, шеф склоняется к письменному столу и включает запись.
Приятно иметь дело с профессионалом. В течение всего времени прослушивания магнитофонной записи его разговора с Мортоном выражение лица Ларкина остается абсолютно неподвижным, и только по чрезмерной напряженности взгляда можно догадаться о том, что он сосредоточенно думает над тем, как выйти сухим из воды, как более приемлемо истолковать смысл воспроизводимых фраз.
— Ну что, придумали свою версию? — добродушно спрашивает рыжий после того, как раздалось ровное шипение, означающее конец прослушивания.
— Мне незачем придумывать, — отвечает Ларкин, переводя свой тяжелый взгляд на Дрейка.
— Этого требует материал, который вы только что прослушали, — все тем же добродушным тоном говорит шеф. — Или, может, вы станете отрицать его подлинность?
— Представьте себе, нет, — сухо произносит американец. — Мне ни к чему сочинять небылицы, поскольку правда всецело на моей стороне.
— Я не сомневаюсь, — кивает рыжий. — Вам известно о моем безграничном доверии к вам. Но я не откажусь выслушать ваше объяснение, хотя бы просто так, из чисто формальных соображений.
— На меня оказал натиск Мортон, — спокойно говорит Ларкин. — И если я до сих пор не обмолвился об этом, то лишь потому, что не считал нужным беспокоить вас попусту.
— А кто такой этот Мортон? — спрашивает Дрейк для виду.
— Мне кажется, совершенно ясно, кто он такой, — сотрудник «Интерпола». Я был знаком с ним еще в Нью-Йорке. Из-за одного нелепого совпадения он напал на мой след здесь, в Лондоне. Установил за мной слежку и на основании своих источников информации, о которых я сейчас не могу дать вам более подробных сведений (здесь Ларкин не забывает бросить подозрительный взгляд в мою сторону), выяснил, чем я занимаюсь в данный момент. Он буквально прижал меня к стенке.