Реквием

Оливер Лорен

Смена кадра: солдаты в камуфляжной форме под­прыгивают на обочине автомагистрали, связывающей два штата, машут руками и улыбаются в камеру.

— В то время как Консорциум собрался, дабы обсу­дить будущее этих неизученных районов, президент выступил перед прессой с внеплановой речью, в кото­рой поклялся отыскать всех оставшихся заразных и проследить, чтобы они были излечены или понесли наказание.

Смена кадра: президент Собел упирается руками в трибуну оратора — его печально знаменитая мане­ра, — словно едва сдерживается,

чтобы не обрушить ее на публику за камерами.

— Для этого понадобятся время и войска. Потре­буются бесстрашие и терпение. Но мы выиграем эту войну...

Смена кадра: сложенная из кусочков картина — зе­леное и серое, растительность, и дым и крохотные, остренькие язычки пламени.

Новый кадр: раститель­ность, речушка вьется между сосен и ив.

Еще один: де­ревья сожжены, красная почва обнажилась.

— Вы видите кадры аэрофотосъемки, сделанные по всей стране, в тех местах, где наши войска разворачи­вают охоту на последних носителей болезни...

И только сейчас до меня доходит, что Лина, скорее всего, мертва. Как только я не понимала этого раньше? Я смотрю на дым, поднимающийся над деревьями, и мне представляется, что с ним улетают в небо частички Лины - ногти, волосы, ресницы, превращен­ные в пепел.

— Выключите! — распоряжаюсь я, сама не знаю по­чему.

Все четыре официанта тут же оборачиваются. Они проворно вскакивают со стульев, подтягивают галсту­ки и начинают заправлять рубашки в черные брюки.

— Чем мы можем быть полезны, мисс? — вежливо спрашивает один из них, постарше. Другой выключает телевизор. Неожиданно воцаряется тишина.

— Нет, я... — Я качаю головой. — Я просто ищу до­рогу обратно в бальный зал.

Официант лишь моргает, сохраняя невозмутимое выражение лица. Он выходит в коридор и указывает в сторону лифтов. До них меньше десяти футов.

— Вам нужно всего лишь подняться на один этаж, выше. Бальный зал будет в конце коридора. — Он, должно быть, считает меня идиоткой, но тем не менее любезно улыбается. — Если желаете, я провожу вас на­верх.

— Нет! — излишне энергично отзываюсь я. — Нет, я доберусь сама.

И я практически пускаюсь наутек, чувствуя на себе взгляд официанта. К моему облегчению, лифт прихо­дит быстро, и, когда дверцы закрываются за мной, я перевожу дух. На мгновение прижимаюсь лбом к хо­лодящей кожу стене лифта и делаю глубокий вдох.

Что со мной такое?

Когда двери лифта разъезжаются, на меня накаты­вает гул голосов и грохот аплодисментов. Я сворачи­ваю за угол и вступаю под ослепительный свет люстр бального зала в тот самый миг, когда тысячи голосов эхом повторяют: «За вашу будущую жену!»

Я вижу Фреда на сцене, он поднимает бокал с шам­панским цвета жидкого золота. Я вижу, как тысяча на­стороженных и надменных лиц поворачиваются ко мне, словно множество чванливых лун. Я вижу еще шампанское, более прозрачное, еще больше кружащее голову.

Я поднимаю руку. Машу. Улыбаюсь.

Новый взрыв

аплодисментов.

В машине по дороге домой с вечеринки Фред мол­чит. Он заявил, что хочет побыть со мной наедине, и отослал свою мать и моих родителей первыми, с дру­гим водителем. Я предположила, что он хочет что-то сказать мне, но нет. Фред сидит, скрестив руки и низко опустив голову. Со стороны может показаться, что он спит. Но я узнаю эту позу — он унаследовал ее от отца. Она означает, что Фред думает.

— Мне кажется, это был успех, — произношу я, ког­да тишина становится нестерпимой.

Фред отвечает невнятным мычанием и трет глаза.

— Устал? — спрашиваю я.

— Нет, ничего. — Фред поднимает голову. Потом вдруг подается вперед и стучит по стеклу, отделяюще­му нас от водителя. — Том, будьте любезны, останови­те на минуту.

Том немедленно прижимается к обочине и заглу­шает двигатель. Уже темно, и я толком не вижу, где мы находимся. С другой стороны машины виднеется тем­ная стена деревьев. Как только фары выключаются, темнота становится угольно-черной. Единственный источник света — уличный фонарь футах в пятидеся­ти от нас.

— Что мы?.. — начинаю я, но Фред прерывает меня.

— Помнишь, как я объяснял тебе правила голь­фа? — спрашивает он.

Настойчивость, звучащая в его голосе, и внезап­ность вопроса настолько поражают меня, что я лишь киваю в ответ.

— Я тебе говорил, — продолжает Фред, — насколь­ко важна роль кадди, мальчишки, который подносит игрокам клюшки. Тот, кто всегда стоит у тебя за спи­ной. Невидимый союзник, тайное оружие. Без хоро­шего кадди даже лучшему игроку в гольф придется нелегко.

Хорошо.

В машине тесно и слишком жарко. От Фреда не­приятно пахнет перегаром. Я пытаюсь открыть окно, но у меня, конечно же, ничего не получается. Двига­тель выключен, и окна заблокированы.

Фред возбужденно проводит рукой по волосам.

— Я что хочу сказать: ты — мой кадди. Понимаешь? Я жду от тебя... мне нужно, чтобы ты стояла у меня за спиной всегда.

— Я стою, — отвечаю я, потом, кашлянув, повто­ряю: — Я стою.

— Ты уверена? — Фред подается вперед еще на дюйм и кладет руку мне на ногу. — Ты будешь поддер­живать меня всегда, что бы ни случилось?

— Да. — Я ощущаю вспышку неуверенности — а за нею следом и страха. Я никогда прежде не видела, чтобы Фред был столь настойчив. Он с такой силой сжи­мает мое бедро, что я боюсь, как бы там не остались синяки. Ведь для этого и придуманы пары.

Фред смотрит на меня еще секунду, потом внезап­но отпускает.

— Хорошо, произносит он. — Он небрежно стучит но стеклу между нами и водителем, и Том восприни­мает это как сигнал ехать дальше. Фред откидывается на спинку сиденья, словно ничего и не произошло. — Я рад, что мы понимаем друг друга. Касси никогда меня не понимала. Она меня не слушала. В этом в зна­чительной мере и заключалась проблема.