Реквием
Шрифт:
– Гуси-гуси! Га-га-га.
– Есть хотите? Да-да-да!...
Серым волком всегда был Навроцкий Сергей.
На обед давали либо картошку, либо суп картофельный с зажаренным луком, иногда домашние макароны, тоже с луком. Мы с Сергеем были старшими, нам, вероятно, было мало той ясельной порции и мы усердно помогали двух-трехлетним осилить обед. Это всегда делалось под благородным актом позичания (одалживания) картошки всего лишь до завтра. И так каждый день. До завтра.
Потом садик перевели в верхнюю часть села, в старый нежилой дом Ивана Ткачука, что напротив Чернеева колодца. Но туда я ходил мало.
В первый погожий сентябрьский денек
Робко входил я под светлые своды.
Первый учебник и первый урок -
Так начинаются школьные годы...
Школьные годы чудесные,
С дружбою с книгою с песнею,
Как они быстро летят,
Их не воротишь назад,
Разве они пролетят без следа,
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы...
О.Ухналев
Школа
Школа для меня не была открытием. Школьную атмосферу я вдохнул с пятилетнего возраста. Мой брат Алексей был старше меня на восемь лет и учился тогда в выпускном седьмом классе. Школа была тоже семилетней. Я удирал из дома в школу с его старой полевой брезентовой сумкой, которую заполнял старыми учебниками и исписанными братом тетрадями.
Мои визиты в школу брата отнюдь не радовали, Он гнал меня домой. Спасали меня его одноклассницы, часть из которых была старше брата на 1 - 2 года из-за войны, во время которой школа была закрыта. Они усаживали меня между собой на последних партах, чтобы не заметили учителя и, тем более, брат. Я быстро сообразил, что на уроке надо сидеть тихо.
Знание алфавита и чтение пришли как-то сами собой, без труда, напряжения и особого желания. В пять лет хоть и медленно, но уже уверенно читал. В школу я пошел в 1953 году, умея бегло читать и писать печатными буквами.
Первого сентября мама уложила в купленную накануне сумку букварь, тетрадку, кусок хлеба, яблоко и повела меня в школу. На школьном дворе толпились ученики, стоял шум и гам, которые вселили в меня чувство радостной торжественности, сродни той, которая возникала, когда родители брали меня с собой на свадьбы и провожания на службу в армию. Меня подвели к группе первоклассников, большинство из которых было с родителями.
Там же стоял наш будущий учитель, благословенной памяти Петр Андреевич Плахов, участник войны. Одет он был в гимнастерку, которую стягивал широкий коричневый пояс, брюки-галифе, заправленные в сапоги, начищенные так, что мы видели на их носках свои собственные двойные силуэты.
Прозвенел звонок и мы цепочкой, уже без родителей, потянулись за учителем в класс. Класс казался очень большим. На стенах висели географические карты, между которыми были прикреплены к стене керосиновые лампы с пузатыми стеклами. Нас рассадили в два ряда от окон. Ряд от стены был уже занят третьеклассниками, так как классы были спаренными.
Меня усадили за вторую парту напротив учительского стола рядом с моей троюродной племянницей Полевой Ниной. На первой парте по центру рядом с Мишкой Бенгой сидела двоюродная сестра моей матери, моя двоюродная тетя - Тамара Папуша. На самой задней парте в моем ряду сидел мой троюродный брат - Иван Пастух, учившийся в первом классе уже второй раз. Соседом его по парте был его одногодок
Дав третьеклассникам задание писать, Петр Андреевич проверил, как отточены наши карандаши и, подходя к каждому, сначала своей рукой, а затем нашей рукой в своей учил писать косые палочки. Проблемы возникли только у двоих - Лены Твердохлеб и Броника Единака, моего очередного троюродного брата. Они были левшами. А в школе тогда все должны были писать только правой рукой.
На первой же перемене наш класс подвергся опустошительному нашествию мужской половины четвертого и пятого классов. В мгновение ока наши сумки были освобождены от съестных припасов. Добыча была богатой и разнообразной. Хлеб, намазанный смальцем, со шкварками, политый подсолнечным маслом, сложенный бутербродом с ломтиками сала, один даже с повидлом, просто хлеб, яблоки, продолговатые сливы моментально исчезли в карманах и за пазухами пришельцев. Исчез и мой хлеб с яблоком.
В числе конфискаторов были и два моих старших двоюродных брата: Борис и Тавик (Октавиан). Несмотря на то, что дома они щедро делились со мной съестным, отдавая мне подчас лучшие куски, в школе они были в другой команде. Таковы были правила игры. Как у древних римлян: закон суров, но он закон. Жаловаться дома, либо учителям не было принято.
Грабители исчезли так же стремительно, как и напали. Я смотрел в свою пустую сумку и, наклонив голову, зачем-то понюхал. Упоительный аромат кирзового кожзаменителя сумки в смеси с запахами яблока и серого хлеба из разовой муки казался необыкновенным. И сегодня, через много лет, запах и вкус яблок с хлебом на мгновение переносит меня в то светлое, безоблачное и невинное время.
Первый день в школе выявил своих героев и кумиров. Живший напротив школы тринадцатилетний Сева Твердохлеб, учившийся в одном классе с 9 - 10 летними, на большой перемене привязывал к балке деревянного коридорчика кружку, наполненную водой. К ручке была привязана длинная тонкая веревочка, выведенная за пределы коридорчика наружу. Когда приговоренное лицо входило в коридор, Сева тянул за веревку и вода выливалась на голову входившего, вызывая дикий восторг у зрителей.
Как только звенел звонок, возвещавший конец урока, ныне здравствующий Валерий Семенович Паровой (тогда шестиклассник Нянэк) спешил к дверям седьмого класса, из которого, после урока с журналом под мышкой, сутулясь, выходил пожилой, коренастый и совершенно лысый учитель Тимофей Петрович Бруско.
Неспешно он шел по длинному коридору в учительскую. За ним журавлиной походкой на цыпочках крался долговязый Нянэк и, приставив к своим губам свитую заранее тонкую длинную трубочку из двойного листа тетради, тихо дул старому педагогу в лысый затылок. Тот, не оборачиваясь, отмахивался рукой у затылка, полагая, вероятно, что это муха, чем вызывал наше немое восхищение изобретательностью Нянэка.
Вернувшись домой из школы, я, захлебываясь от восторга, рассказал родителям о впечатлениях первого в жизни дня в храме науки. К моему глубокому огорчению, родители не разделили моего восхищения описанными событиями.
Более того, мой отец сделал первое и последнее отнюдь не "китайское" предупреждение о недопустимости аналогичных "изобретений" с моей стороны. Вовремя, так как в моей голове еще в школе вызревали более достойные проекты. Тогда же я сделал вывод, что родителям не обязательно все знать.