Религия
Шрифт:
Матиас размышлял над его словами, пока они подходили к площади перед госпиталем «Сакра Инфермерия». Его настроение изменилось, когда он увидел отца Лазаро, вышедшего на улицу и спускающегося по ступенькам.
— Смотри, — произнес Матиас, — вот идет моя добыча. Он поклонился Лазаро, который в ответ настороженно кивнул.
— Отец Лазаро, я — Матиас Тангейзер, недавно из Мессины. Надеюсь, вы не сочтете меня невежливым, но у меня к вам есть просьба. Леди Карла очень хочет помогать раненым, о чем вы, собственно, осведомлены, однако же ей отказывают в возможность приносить
— Уход за страждущими — священная обязанность ордена, а не предмет каких-либо сделок, — заявил Лазаро. — В любом случае, только у нас имеются необходимые знания.
— А какими знаниями необходимо обладать, чтобы подержать больного за руку и прошептать ему несколько утешительных слов?
— Она же женщина.
— Звук женского голоса возвращает мужчине желание жить лучше всех ваших эликсиров и снадобий, вместе взятых.
— Наши мужчины выздоравливают благодаря молитве и Божьему милосердию, — возразил Лазаро.
— Ну, тогда графиня — посланник Бога. Она полжизни провела на коленях.
— Ни одной мирской женщине не дозволено появляться в «Сакра Инфермерии».
— Значит, единственное, что ее не пускает, — ваша гордость, точнее сказать, тщеславие?
Монах разинул рот от такого бесстыдства.
— Что же нам теперь, открывать двери всем женщинами в Эль-Борго?
— Этого, конечно, делать не стоит, — сказал Матиас. — Но тем не менее не будет большого греха, если вы сделаете исключение для такой знатной дамы, как она.
Лазаро, видимо, не желал сдаваться. Матиас положил руку на плечо монаха. Лазаро вздрогнул, словно никто и никогда за всю его жизнь не позволял себе подобной вольности.
— Отец, вы человек Господа и, прошу меня простить, не первой молодости. Вы не можете себе представить, что вид — присутствие, запах, аура — красивой женщины может сотворить с боевым духом воина.
Лазаро взглянул в варварское лицо со шрамами, нависающее над ним.
— Я надеялся избежать упоминания об этом предмете, но до меня дошли слухи, что леди Карла не так благонравна, как вы говорите.
Матиас предостерегающе поднял одну бровь.
— Вы выставляете меня лжецом, отец.
— Разве она не живет с вами во грехе?
— Вы меня разочаровываете, святой отец, — сказал Матиас. — И очень горько, простите мне мою развязность.
Рот Лазаро сложился в некое подобие овечьего ануса. Матиас взглянул на Борса. Борс отвернулся, чтобы подавить смешок.
— Подобные сплетни нелепы и оскорбительны, — продолжал Тангейзер. — Разве не сам Моисей считал лжесвидетельство преступлением? — Его глаза потемнели. — Сам я не обладаю добрым именем, которое требуется оберегать, но, как защитник дамы, я бы посоветовал вам не оскорблять ее честь подобными клеветническими утверждениями.
— Значит, это неправда? — нервно произнес Лазаро.
— Я потрясен тем, что братия прислушивается к подобным непристойным сплетням.
Лазаро, несколько смущенный, сделал слабую попытку оправдаться.
— Возможно, вы не знаете, но леди Карла покинула этот
— Она рассказала мне об этом случае, потому что она ни в чем не виновата. А тот позор, о котором вы говорите и который занимает многие умы, должен был пасть на человека более могущественного, чем она, и ни в коем случае не на нее. Кроме того, все это было очень давно. Неужели ваше благочестие так велико, что вы отвергаете слова Христа о прощении? Неужели вы бы прогнали Магдалину от подножия креста? Стыд и позор вам, отец Лазаро. — Когда Лазаро съежился от этой тирады, Тангейзер немного отступил назад и продолжал уже мягче: — Если вы проявите лучшие качества христианина, очень возможно, что фунт иранского опиума окажется в вашей аптеке. Или даже два.
Лазаро заморгал, теперь уже совсем сконфуженный.
— Вы утаиваете опиум? Когда в госпитале полным-полно тяжелораненых?
Борс вспомнил об увесистом сундуке под бочкой. Матиас изобразил печальную улыбку.
— Может быть, я заслужил столь низкое мнение, какого вы обо мне, святой отец, придерживаетесь, хотя мы с вами и не были знакомы до сего дня. Но утаивать опиум?
Лазаро попытался сгладить впечатление.
— Наверное, беспокойство о пациентах заставило меня сделать слишком поспешный вывод…
— Однако же, — продолжал Тангейзер, воздев руку, — должен сообщить, что, подвергаясь огромному риску и идя на внушительные денежные траты, я раздобыл лекарство для вашего госпиталя на турецком базаре.
Охваченный раскаянием, отец Лазаро вцепился в его руку.
— Простите меня, капитан, умоляю.
Матиас благосклонно кивнул головой.
— Леди Карла будет счастлива принять ваше предложение.
На лице Лазаро отразилось беспокойство.
— Но хватит ли у леди Карлы сил для столь мрачной работы? — Лазаро взглянул на ступени монастырского госпиталя. — Вида некоторых вещей не выдерживают даже самые крепкие желудки… и самые крепкие сердца.
— Сердце графини из чистого золота. Но если ее желудок окажется слабее, тогда ваша гордость будет удовлетворена, а ее — посрамлена. Вы найдете ее и ее компаньонку в Английском оберже.
— Ее компаньонку?
— Ампаро. Если вас так интересуют пошлые сплетни, это как раз та женщина, с которой я живу во грехе. — Лазаро заморгал. Матиас перекрестился. — Dominus vobiscum, — добавил он.
И они пошли прочь.
«Dominus vobiscum, — подумал Борс. — Это священнику-то».
Только на незнание правил поведения можно было списать подобную наглость, однако такое незнание не входило в число недостатков Матиаса.
Крепость Святого Анджело поднималась над Большой гаванью как какой-нибудь гигантский плавучий зиккурат, ее голые стены спускались венцами из глыб песчаника прямо к воде. С высоты стен Сент-Анджело открывался несравненный вид на Большую гавань и форт Сент-Эльмо, и, когда они поднялись на последнюю ступеньку, сердце Борса тяжело забилось не только оттого, что он запыхался. Он оказался вдруг в императорской ложе, даже у самого Нерона не было зрелища столь великолепного.