Реликвии тамплиеров
Шрифт:
— А как насчет украшений? Богато, как тебе кажется?
— Сравнительно бедно, я бы сказал. Золота мало. Распятие из кости, еще есть дарохранительница, тоже из слоновой кости, несколько серебряных подсвечников с изображением драконов.
— В таком бедном городишке и церковь бедная, — заметил капитан. Потом фыркнул, как бы в ответ на какую-то неприятную мысль.
— Вы меня искали? — спросил я.
— Тебя? Нет, парень. У меня дело к епископу. Мне всегда не по себе в подобных местах… — И он махнул рукой в сторону собора. — Вот я и рассчитывал перехватить его, когда он пойдет к своим прихожанам. — Он вдруг резко наклонился, так что его голова оказалась ниже моей,
— Ничего подобного, — ответил я, уязвленный. — Я пошел туда из чистого любопытства, да еще потому, как вы сказали, что за долгие годы у меня выработалась такая привычка. Но пока сидел у алтаря, мог думать только об историях, которые рассказывают члены нашей команды. Хотел себе представить страсти Господа нашего, но видел лишь внутренность распоротой глотки дьякона Жана. Душа моя мертва, так мне кажется.
Я говорил резко, но от этих слов лицо капитана смягчилось, и он улыбнулся знакомой улыбкой:
— Извини, парень. Я вовсе не собирался тебя расспрашивать. Боюсь, это место наводит меня на мрачные мысли. Что у тебя на сердце — твое личное дело. Я свою команду держу в руках вовсе не с помощью назойливого любопытства. А теперь давай найдем какой-нибудь уютный и теплый уголок, чтобы подождать этого несчастного епископа.
Капитан повел меня по грязным улицам в другую таверну Гардара, которая смотрелась намного хуже, чем та, из которой я ушел. Хозяин ее носил кожаную ермолку и был косоглаз, а гости его по большей части выглядели так, словно вот-вот подохнут. Женщин тут не было. Капитана здесь вроде бы знали: косой приветствовал нас тепло и провел в дальний конец длинного зала, за толстую занавесь из звериных шкур, где оказалось что-то вроде небольшого отдельного помещения и весело трещал в камине огонь. Там стояли три стула с высокими спинками, сделанные из темного дерева и сплошь покрытые резьбой в виде опять-таки драконов и других кошмарных зверей, как я заметил, внутренне содрогнувшись.
Когда мы уселись, протянув ноги к огню, капитан сунул руку в свою сумку и достал оттуда большую глиняную бутыль, запечатанную красным воском. Хозяин принес два бокала для вина и деревянное блюдо с жареной бараниной — свежей бараниной, клянусь Господом! Я уже много-много дней болтался в море и не нюхал ничего более восхитительного. Я схватил ребрышко и впился в него зубами, а капитан наполнил бокалы вином, темно-темно-красным, почти черным.
— Пей, дружок, — сказал он и сам медленно отпил глоток. И закрыл глаза. — Это вино моей земли.
Я тоже отпил глоток. Вкус был замечательный, сладкий, но с острым оттенком. Я подумал о диком майоране и горячих от солнца камнях. И вздохнул.
— Вздыхаешь! Эх, Петрок! Тебе здорово повезло, мальчик, — засмеялся капитан и шлепнул меня по колену. — Для меня это вино — почти как запечатанный в бутыль вздох. Я растил и лелеял виноградные лозы, что дали этот напиток, когда был мальчишкой. Это было давно, и теперь там ступают чужие ноги… Ну ладно. Я держу на «Кормаране» небольшой запас этого вина — специально для таких вот грустных мест. Без него просто не могу сойти на берег в Гардаре, клянусь тебе!
Так мы и разговаривали все то время, пока выпили по паре бокалов и покончили с бараниной. Я рассказал капитану о родительском доме, о том, как пахнут вересковые пустоши, Вспомнил о матери, отчего мне взгрустнулось, потом об отце — и вновь повеселел. А затем капитан поведал мне о своем детстве,
— Теперь мой голос может даже ворон напугать, а кроме того, песни из тех солнечных краев здесь будут, думаю, совершенно не к месту.
Покончив с бараниной, мы откинулись на спинки стульев. Огонь трещал и сыпал искрами, горящие березовые дрова наполняли воздух терпким, душистым запахом.
— Надо полагать, тебе интересно, что у меня за дела с епископом? — спросил капитан. Я согласно кивнул. Он снова сунул руку в сумку и вынул два небольших свертка, обернутые промасленной тряпкой. Развязав один, он протянул его мне. Я почувствовал что-то твердое и вытащил это наружу.
И в лицо яростно бросилась кровь. У меня в руках была чудная резная статуэтка из слоновой кости, длиной с мою ладонь. Вернее, две статуэтки, схожие друг с другом. Две обнаженных фигурки, мужчины и женщины, с точностью и всеми подробностями изображенных мастером-резчиком. Мужчина стоял, выпрямившись и согнув руки в локтях, женщина — чуть присев. У мужчины — как это можно назвать? его membrum virile [36] ? его срам? словом, он торчал вперед, как готовое к бою копье. У женщины между бедер имелась малюсенькая щель, переходящая в маленькое отверстие. Я сдвинул фигурки. B мужчина членом точнехонько вошел в свою подругу — они как бы льнули друг к другу, и их миниатюрные лица, вырезанные из слоновой кости, сияли восторгом и экстазом. Я осторожно положил их на стол, не смея поднять глаза на капитана. Пара снова сошлась вместе. Я медленно перевел дыхание.
36
Membrum virile ( лат.) — мужской член.
— Изящная вещица, не правда ли? — спросил капитан. Я сумел кивнуть. — Посмотри и вторую, — предложил он.
Эта была почти такого же размера, что и первая, и очень плотно завернута. Я распустил завязки из мягкой кожи и развернул промасленную тряпицу. Внутри лежал сверток из темно-алого шелка. Я нащупал кончик и начал его разворачивать. Размотал три фута шелковой ткани — и вот уже держу в руках небольшую деревянную коробочку, простую, без украшении, и тем не менее дающую ощущение огромной древности. Я сглотнул и открыл ее.
Вместо чего-то неприличного, что я опять ожидал увидеть, внутри лежал маленький черный сморщенный комочек.
— Да это ж чернослив! — с облегчением выдохнул я.
— Больше уважения! Больше почтения, мой мальчик! — рявкнул капитан. Я удивленно вздрогнул. — Ты держишь в руках истинную реликвию — сердце святого Космы, нечестивец!
Матерь Божья! Я уронил реликвию на стол, словно это был кусок раскаленного добела железа.
— Простите, капитан, — забормотал я. — Я же не знал…