Реликвии тамплиеров
Шрифт:
Я успел, ковыляя, приблизиться к Анне, демонстрируя при этом всю фламандскую рыцарственность, на какую только был способен, когда священник вышел из часовни, поставил перед собой свой посох и начал петь. Это была какая-то литургия; его голос устремлялся ввысь, вибрировал и эхом отражался от окружающих нас стен. Мощный звук, казалось, возникал из самой горы и, пройдя сквозь его тело, взлетал к небесам. Селяне оставили свои приготовления к пикнику и начали собираться вокруг нас, крестясь наоборот, справа налево — на греческий манер. Песнопение замерло, все забормотали «аминь». Священник поманил нас. Настало время войти внутрь.
Я взял Анну за руку, и мы на негнущихся ногах проследовали к двери часовни, распахнутой и черневшей позади
Глазам потребовалась всего пара мгновений, чтобы привыкнуть к полумраку. Все вокруг сияло и посверкивало, но как только мне удалось сфокусировать взгляд, я понял, что нас окружают сотни свечей, каждая из которых горела маленьким ярким пламенем. Внутри оказалось больше места, чем могло показаться снаружи. Мы стояли на здорово истертом полу из чередующихся черных и белых плит. Вдоль стен тянулись лавки темного дерева с вырезанными на них виноградными лозами и змееподобными драконами. Я взглянул вверх. Там были оконца, но стекла за многие столетия так закоптились от чадящих свечей, что сквозь них просачивалось лишь слабое свечение темно-янтарного оттенка. Там, вверху, виднелись лица — ангелы в окружении переплетающихся крыльев. А впереди, в отсветах свечей, стояла рака святой Тулы. От удивления я чуть не охнул.
Тула лежала в раке, столь же богато украшенной, как и подобные ей реликвии в огромных кафедральных соборах всего христианского мира. Это был прямоугольный гроб из кованого серебра, который умелые руки мастера украсили изысканными инкрустациями — изображениями ветвей с листьями, где сидели птицы и играли маленькие животные. В центре размещался греческий крест, выступающий рельефом, и все четыре его конца украшали изумруды, отражающие свет, исходящий от огромного граната. Это была работа древних римлян, намного более искусная и изящная, чем что-либо, сделанное в наше время. И несомненно, это был гроб некоей благородной римлянки, а не какой-то там жалкой святой из подворотни. Значит, Адрик прав. И ученые из Кельна тоже. Какая-то очень важная и высокопоставленная особа была привезена сюда, в это Богом забытое место, и вместо огромного собора и всемирного культа, привлекающего пилигримов со всех концов света, канула тут в небытие, став еще одной покровительницей маленькой деревушки. А Билл из-за нее погиб…
Наши спутники, Жиль и капитан, вошли в гробницу следом за нами. Я обернулся и увидел, что глаза у Жиля стали как блюдца — он вбирал в себя и запоминал все увиденное. При этом он немного напоминал лиса в курятнике, медленно и осторожно расхаживая взад-вперед по узкому помещению. Лицо капитана было бесстрастно. А священник между тем возился с изящными запорами в головах и ногах раки. Он низко склонил голову и то ли пел, то ли бормотал молитву, опустив ладони на крышку. Затем, явно претенциозным жестом, открыл ее, откинув назад на петлях, пока она не замерла, удерживаемая в вертикальном положении серебряной цепью, и поманил нас к себе. Внутри было покрывало из новенького зеленого шелка, которое священник оттянул в сторону. Под ним виднелся свободно лежащий льняной саван — его тоже откинули. И мы уставились в лицо святой Кордулы.
Это все-таки было лицо, хотя миновало уже девять веков. Столетия придали коже цвет и блеск черного гагата. Опущенные веки провалились в глазницы, но брови все еще надменно изгибались. Тонкий прямой нос переходил в узкие губы, едва прикрывавшие ротовое отверстие, где виднелись поразительно белые зубы. Волосы у нее, вероятно, были каштановые. Теперь они имели пыльно-бронзовый оттенок и свободными хрупкими кольцами прилегали к черному куполу черепа. На ней была туника из пожелтевшей, запятнанной
К моему величайшему облегчению, мне не пришлось прикасаться к мертвой святой губами или даже руками. Нас вывели наружу, моргающих, как кроты, в сияющий внешний мир. Жители Лимонохори уже ждали нас с цветами, которые кидали нам под ноги, когда мы проходили мимо. Так вот нас и провели сквозь строй улыбающихся, швыряющих цветы и плюющих селян («Помни про злого духа!» — прошипела Анна) в тень кипарисов, где уже ждал установленный на козлах стол, уставленный фруктами, пирогами и горами жареной дичи. Стояли там и огромные кувшины из красной глины, все запотевшие, в которых, без сомнения, было все то же странное местное вино. И мне вдруг страшно захотелось выпить, так сильно, что никакая вода из ручья ни за что бы меня не удовлетворила.
Но мне не стоило беспокоиться на этот счет. Вина оказалось предостаточно, и хотя я уже был хорошо научен горьким опытом, чтобы не повторять вчерашних ошибок, скоро мне удалось утолить эту жажду. Теперь все встало на свои места. Анна показала мне, как надо управляться с гранатами — весьма странными фруктами — и апельсинами. Апельсин был кислый и освежающий на вкус, ничего похожего я никогда не пробовал. Мне не с чем было его сравнить, разве что со сливовым соком с примесью кислицы — но нет, слишком мало общего. Апельсин — это нечто совсем иное, принадлежащее только здешним краям. Дома он был бы совершенно не к месту.
И священник, и староста селения говорили лишь на греческом и ломаном венецианском диалекте, так что мы вполне безопасно могли болтать по-английски. Я надеялся, что греки примут его за фламандский. И сходил с ума от нетерпения, но очень не хотел, чтобы это было всем заметно.
— Ну, что дальше? — наконец спросил я у капитана, который сидел слева от меня, рассеянно накалывая виноградины на кончик своего кинжала и отправляя их в рот.
— Ты сам знаешь.
— Мы нашли ее.
— Кажется, и впрямь нашли.
— Я уверена в этом, — добавила Анна, потянувшись за жареной куропаткой.
— Так уж уверена? — Капитан приподнял одну бровь.
— О да! Тому есть доказательства. Вы видели крест у нее на груди? В него вделана золотая монета, римский солид. К вашему счастью, у меня глаза, как у совы — в темноте все видят. На монете изображен Валентиниан Третий — император Западной Римской империи с 425 по 455 год, а Аттила разграбил Кельн… в 453-м, не так ли?
— Не имею понятия. Леди Элени, вы просто чудо! — воскликнул капитан.
— Просто я получила кое-какое образование, — улыбнулась она.
— Значит, это действительно… — Я с трудом сглотнул. — Это та, которую мы надеялись отыскать?
— Кажется, да, — кивнул Жиль.
— Однако… я что-то туго соображаю, прошу сделать скидку на это. Я думал, что святая Урсула и ее девственницы — это миф. Я хочу сказать — так считает большинство образованных людей…