Рельсы и шпалы
Шрифт:
А соседи по купе спали, даже и, не узнав о драме, только что разыгравшейся так близко.
Я скоростной поезд «ЭР-200». Я уже не молод, и у меня нет будущего. Жизнь оказалась жестока ко мне. А ведь начиналось все так многообещающе.
Помню, вокзальная публика долго аплодировала мне, когда я вынырнул из массы обычных составов и занял свое почетное место на первой платформе. А мои пассажиры и вовсе были в восторге, дети то и дело бегали смотреть на табло скорости — уж там было на что посмотреть, у-ууу! За это мой портрет поместили на
Теперь мои показатели никого не удивляют. Я езжу все реже и все медленнее. Все потому, что меня не любят рабочие депо и чинят плохо.
Мои создатели произвели меня на свет только ради собственной выгоды, а я теперь мучаюсь и не нахожу себе места на железнодорожных просторах. Собратья-поезда тоже меня ненавидят — ведь во времена моей молодости все они должны были уступать мне. Сейчас уже никто мне не дает дорогу-уу.
Да — а. Я уродлив, и я знаю это. Мне хочется уехать туда, где кончаются пути, лишиться колес, забыть о железнодорожном прошлом и дать людям крышу над головой. Пусть живут — ведь внутри я еще довольно комфортабелен.
Но, боюсь, меня скоро отправят на переплавку — у. А жаль. Хотелось бы еще послужить людям. Пускай хотя бы растащат на садовые домики. Это было бы так прекрасно — из огромного у — урода превратиться в маленькие и уютные садовые домики.
Егору подарили баян за хорошую работу в КМЛ. Он ехал на поезде домой, чтобы порадовать родных и близких. А почему на поезде? Ведь он мог воспользоваться междугородним автобусом — расстояние было невелики. Километров сто пятьдесят. Для междугороднего автобуса дело плевое. Им случается преодолевать расстояния куда большие. Но разве может сравниться некрупный автобус «ЛИАЗ» с темно-зеленым красавцем экспрессом, несущимся к цели как стрела, как птица.
«Какие у меня все-таки музыкальные пальцы», — размышлял Егор.
«У меня и слух неплохой», — думалось ему уже у окна в коридоре вагона. Егор вытянул руки и растопырил пальцы, ловя ими сильный поток воздуха за окном. Затем стал наклонять и подымать ребра ладоней, и они наглядно демонстрировали ему работу элеронов на крыльях самолета.
Тем временем за окном начались заросли лещины. А дело было осенью, и аппетитные грозди лесных орешков так и просились быть сорванными. «Они и для слуха полезные», — вспомнил Егор и, решив, что нет предела для совершенствования, попробовал сорвать одну гроздь.
Для этого пришлось высунуться чуть-чуть подальше. «Вот крупная какая. Сейчас схвачу».
А дальше произошло нечто непонятное. Орешки вроде были схвачены, но оторвались не они, а пальцы. Быстро, очень быстро отдернул Егор руки, но было поздно — юный музыкант продолжил путешествие отдельно от музыкальных пальцев. Они остались лежать у семафорного столба, притаившегося за густой веткой лещины.
В июле Вадик впервые ехал на море, в Крым. Это было для него очень крупным событием. Тем более что туда предстояло лететь на самолете. В аэропорту народу было — не протолкнуться, и это сильно поразило воображение, будущего отдыхающего, ведь он ни разу не бывал в крупных городах. В толпе авиапассажиров Вадик сразу заметил долговязого
Объявили посадку. И тут оказалось, что долговязый курильщик пошел садиться на тот же самолет, что и Вадик с матерью. Но как смело и роскошно он это сделал! Подошел сразу к стойке, минуя толпу садящихся, а на робкие возражения женщин сказал небрежно, но с достоинством:
— Не имею такой привычки — стоять в очереди. — И гордо прошел к авиалайнеру. Вадик восхищенно завидовал, стоя с матерью в самом хвосте.
Уже на борту аэроплана Вадик увидел, как его кумир ставит на место стюардессу, с грациозной небрежностью произнося:
— Не имею такой привычки — пристегиваться.
Всю неделю, проведенную на море, по вечерам Вадик пытался копировать так поразившие его манеры. Встав перед зеркалом в непринужденную позу и напялив материны солнцезащитные очки, он твердил:
— Не имею привыч…, нет, не имеется…, нет — нет, у меня нету… нет, опять не то, нет у меня…, не привы…, эх, забыл.
Да, он забыл ту единственную формулу, разящую, как удар шпаги, и хотел опять встретить долговязого героя, чтобы хоть разочек услышать ее.
Наступил день прощания с теплым южным морем. До аэропорта решили добраться на электропоезде. И вдруг — о удача! — в дверях первого вагона в небрежной позе стоял все в тех же темных очках тот самый гордый герой и курил папиросу. Вадик прошмыгнул в электропоезд через другие двери и, протолкавшись через вагон, прильнул к стеклу в тамбур. И вот он увидел…
Пожилые женщины с корзинками фруктов попытались войти в вагон, говоря:
— Ну-ка, хлопчик, посторонись-ка.
— Да как они ему так… — изумился Вадик. — Ну он им счас покажет!
И верно:
— Не имею такой привычки — уступать, — прозвучала чеканная фраза. Но тут вышла промашка:
— Вот как, — участливо заметил дюжий подвыпивший пассажир и несильно съездил Вадикова кумира по уху.
— Че такое!? — взвизгнул тот. А веселый силач развернул его и дал, пинка, да так удачно, что автоматические двери зажали цыплячью шею неуступчивого путешественника. Туловище брыкалось в тамбуре, а пыльные южные пацанята бежали до самого конца платформы и плевались в лицо Славика — так звали этого юношу.
Толику случалось и раньше ходить по шпалам. Ну, в самом деле, зачем идти по топкой грязной тропинке, когда есть удобные твердые шпалы. Есть, правда, умельцы, проходящие большие расстояния по рельсе, но Толик был еще молод для такого искусства — оно приходит с годами.
Сначала все было хорошо. И даже когда вдали показался встречный, Толик не сошел с путей, а выждал сколько нужно для сохранения собственного достоинства и перешел на соседнее полотно. И вдруг оглушительный гудок раздался совсем рядом. За долю секунды Толик успел спрыгнуть с полотна в промежуток между путями и сообразить, что сзади тоже оказался поезд. А мгновение спустя юркий паренек стоял в грохочущем коридоре, стены которого разбегались в противоположные стороны.