Рембрандт
Шрифт:
Рембрандт и молодой Ливенс… Сейчас их нет, и в доме, несмотря на шумный весенний день, стоит такая тишина, что Хармена невольно тянет на серьезные размышления, хоть это и не мешает ему то и дело выходить в сад, чтобы полюбоваться на первые гиацинты и тюльпаны. Парни ушли на мельницу — там надо поднять мешки в сушильню, и Хармен даже рад, что на несколько часов избавился от общества юного амстердамца: громкие разглагольствования и напыщенные жесты Яна, поначалу производившие на мельника сильное впечатление, уже через несколько дней начали ему казаться чересчур жеманными.
Вот Рембрандта Хармену действительно недоставало. В тех редких случаях, когда мельник проводил вторую половину
Хармен думал о картине, стоявшей у сына в мансарде. Рембрандт купил у тряпичника поношенный плащ пурпурного цвета, нарядил в него Геррита и писал с брата святого Варфоломея. Когда Хармен впервые взглянул на мольберт, ему сразу пришло в голову, что младший сын, пожалуй, еще вознаградит семью за все понесенные ради него жертвы и даже заставит позабыть о бесплодном его учении в университете или, на худой конец, обратит эту неудачу в шутку. На куске холста, за который, по мнению Адриана, дана была несусветная цена, Геррит выглядел настоящим святым Варфоломеем: ломота в искалеченных ногах, одолевавшая его в сырую погоду, стала как бы предвестницей страданий, которые предстоят блаженному мученику. Хармен вспомнил о пурпурной мантии, ниспадающей широкими вольными складками и кое-где потертой, как доподлинный бархат, о каплях пота, выступивших от боли на бледном лбу святого, и разом представил себе сына в собственной мастерской, ему уже казалось, что Рембрандт снискал такое же всеобщее уважение, каким пользуется его учитель, выдающийся художник ван Сваненбюрх; он пишет портреты попечителей сиротского дома и получает от самого бургомистра заказы на большие исторические полотна для украшения ратуши.
В доме было тихо. Пустую опрятную комнату озаряло вечернее солнце, уже неяркое за вуалью облаков. Жена Хармена в кухне — там на вертеле жарится мясо; Геррит лежит в постели и читает; Лисбет ушла в город — отец послал ее к господину ван Сваненбюрху с просьбой оказать им вечером честь своим посещением и беседой за кружкой пива. Такое приглашение — вещь рискованная. Правда, учитель Рембрандта, как того требует учтивость, дважды побывал у ван Рейнов: в первый раз зашел сказать, что юноша принят в ученики; во второй — подтвердил получение первого взноса в счет условленной платы и поблагодарил за деньги. В обоих случаях ван Сваненбюрх выказал самую теплую сердечность и непринужденность, но он принадлежал к старой знати, стоял бесконечно выше ван Рейнов, и лишь присутствие у них в доме молодого Ливенса, который тоже работал когда-то в мастерской художника, помогло старому Хармену набраться смелости и запросто пригласить к себе столь важного гостя, словно тот был его родственником, другом дома или собратом-торговцем.
Впрочем, подбодрила Хармена и картина Рембрандта. Сегодня утром, стоя перед мольбертом, он подумал, что у господина ван Сваненбюрха, хотя мастерская его привлекает художников со всего Лейдена, вряд ли много учеников, умеющих писать красками не хуже Рембрандта, и что ради такого ученика мастер, вероятно, проявит по отношению к его родным нечто большее, нежели обычную вежливость. Но час был уже поздний, а Лисбет все не возвращалась; видимо, ей ответили отказом, иначе она тут же поспешила бы домой. И
Лисбет очень гордилась своим здравым рассудком — достоинство, которое друзья начинали все чаще замечать у нее. Она прекрасно понимала, что отцу не терпится узнать, чем кончилась ее прогулка в город; матери тоже следовало побыстрее сообщить, что сегодня дом ван Рейнов посетит не только сам художник, но и его жена — итальянка, а это большая честь, ибо госпожа ван Сваненбюрх ходит в гости только к самым богатым горожанам. Нужно нарубить селедку, остудить в кадке с водой пиво, сбегать к булочнику за хлебом, растопить камин в гостиной, и хозяйке дома придется побыстрее управиться с приготовлениями — скоро вечер. Хваленый здравый смысл довел Лисбет до набережной Пеликанов, откуда уже видна была отцовская мельница, но там он неожиданно покинул девушку: она решила, что брат ее вместе с гостем, вероятно, все еще таскают мешки в сушильню. Мгновенно сообразив, что здравый смысл редко приносит человеку радость, Лисбет свернула на грязную, истоптанную копытами тропу — ячмень отцу подвозили на лошадях — и, очутившись в теплой полутьме мельницы, где так привычно пахло бродящим зерном, разом забыла, что порученное ей дело не терпит отлагательства.
Внизу юношей не оказалось, но это нисколько не обескуражило Лисбет: тут не очень-то полежишь на спине, ведя возвышенные речи об искусстве и славе, — крысы возвращаются в город быстрее, чем успевает их уводить крысолов. Девушка подошла к крутой лестнице, сгубившей бедного Геррита, и почувствовала, что мальчики где-то здесь, в этой пронизанной солнцем тени. Прежде чем просунуть голову в люк сушильни, она остановилась на лестнице, перевела дух, отерла заблестевший от пота нос и торопливо уложила на лбу влажные локоны.
— В мастерской у Ластмана мы очень редко рисуем с гипсов, а все больше пишем живые модели, — низким внушительным голосом рассказывал амстердамский гость.
— В самом деле? — удивился Рембрандт. — И женщин тоже?
— Если нужно, то и женщин. В городе немало таких, которые только этим и живут.
— А они молодые? Хорошенькие?
— Ты слишком многого хочешь, мой друг. Нет, они совсем истасканные. Учитель всегда говорит, что держатся они только по милости господа и своих корсетов. Посмотрел бы ты, какую мы писали прошлый месяц! Живот как бочонок, а…
Лисбет кашлянула и поднялась еще на две ступеньки, чтобы молодые люди заметили ее; из скромности она глядела не на них, а на молотый солод, распластанный, словно огромный блин, в глубине сушильни. Какое счастье, что ее собственный живот едва угадывается под сборками пестрой юбки!
— Да это же Лисбет! — воскликнул молодой Ливенс, по-столичному учтиво вскакивая с усыпанных зерном досок.
— Что тебе, Киска? Мы кому-нибудь понадобились? — осведомился Рембрандт, не давая себе труда хотя бы приподнять голову, покоившуюся на груде пустых мешков.
— Нет, — ответила девушка, неодобрительно поглядывая на распростертую фигуру брата и его непроницаемое лицо. — Просто я возвращалась с прогулки и подумала…
Закончить фразу Лисбет не пришлось: гость жестом указал ей на почетное место — два полных мешка, положенных друг на друга, и уселся на пол рядом с нею.
— Конечно, гипсами пренебрегать не следует, — продолжал брат с таким видом, словно Лисбет тут и не было, — кое-чему они меня научили, да и тебя тоже, судя по обнаженной фигуре мужчины, сделанной углем, которую ты показал мне вчера.