Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
Сейчас, уплетая конфеты и печенье, они весело, с шутками отвечали на вопросы, которыми их засыпали комсомольские работники. Сами девушки никакого значения своему поступку не придавали, но к ним проявили интерес, и это им нравилось.
— Сможешь ли о них написать? Но так, чтобы было хорошо, по-человечески? — спросил Дерябин после, как отпустил девчат.
— Попробую. — Шарову было лестно, и в то же время он не был уверен, что у него получится что-то толковое.
Он побывал на швейной фабрике и написал о девушках.
— Это то, что нужно, — одобрил тот. — Я передам в газету.
Шаров даже обрадовался посредничеству, это избавляло его от посещения редакции, идти в которую он робел.
Спустя несколько дней в утреннюю смену его вызвал начальник цеха. В конторке было людно: собрались мастера и бригадиры, работники технического отдела. Все они рассматривали Шарова с веселым любопытством. Сухощавый, с бескровным лицом начальник цеха приподнял газету, лежавшую перед ним на столе, спросил:
— Откуда у тебя, Шаров, такая свирепость? За что ты их под корень? Мы, дураки, бьемся, как бы поднять роль мастера на производстве, а ты их под корень…
Шаров взял газету — и строчки запрыгали перед глазами. Крупным шрифтом рассказывалось о новом почине на швейной фабрике, где стали работать без мастеров. Его очерк служил иллюстрацией того, как комсомольско-молодежная смена управляется без мастера.
— Что ж, — продолжал между тем начальник цеха, — решили мы: завтра примешь смену, а потом передашь… кому бы там… — Он оглядел собравшихся, словно спрашивал их совета. — Да вот хоть Петьке Коробову.
Хохот прошел по конторке: Петька Коробов считался в цехе самым никчемным работником.
С пылающим лицом Шаров выскочил из конторки.
С Дерябиным у них состоялся такой разговор:
— Твое начинание наперекор всему! — кричал взбешенный Шаров.
— Именно наперекор, — с удовлетворением, что его понимают, отвечал Дерябин. — Наперекор устаревшему понятию о рабочем человеке. Нынешний рабочий настолько грамотен, что в любом случае может подменить мастера. Как солдат на фронте: когда требовалось, он заменял командира.
— Это когда требовалось. Тут-то зачем? Не о деле ты пекся, когда придумывал его, тебе важно выскочить, быть на виду.
— Если ты так думаешь — на здоровье, — сухо сказал Дерябин. — Оспаривать тебя не буду.
— Почему ты обманул меня? Мне и в голову не приходило, что присутствую при зарождении нового почина.
— Зря не приходило. Для чего мы и девчат собирали. Так что какой обман?
— По твоей милости я завтра принимаю смену, а потом передаю ее Петьке Коробову.
— Почему именно Петьке? — удивился Дерябин, знавший этого парня еще по прежней работе на заводе.
— Да потому, что он настолько грамотен, что в любом случае может заменить мастера.
Дерябин как-то по-петушиному склонил голову набок и задумался. Упоминание о Коробове
— Любое ценное начинание можно высмеять, было бы желание.
Шаров тогда учился в институте в другом городе, приехал на каникулы. Поздно вечером сошел с трамвая и направился по пустынной улице к своему дому. Кто-то догонял его. Чувствуя, что идут именно за ним, он остановился, стал ждать.
Парень, хрупкий на вид, как-то не по-мужски красивый, смотрел на него, улыбался.
— Не узнаете?
— Да нет, — протяжно ответил Шаров, смутно догадываясь, что где-то видел это лицо с нежным румянцем.
— Костя Богданов, — застенчиво назвался тот.
— Кобзик!
— Он самый. Запомнил, как в школе дразнили. Дурацкие прозвища — дело нехитрое, всем прилепляли.
— У меня не было, — уверенно сказал Шаров.
— Скажи! Меня, что ли, Шариком-Бобиком окликали?
— Ты куда как повзрослел, Кобзик.
— Вверх-то тянусь, да что толку. Быть бы пошире. — Он повел узкими плечами. — Неожиданная встреча, неправда ли?
— Еще бы! Никогда не догадывался, что ты здесь живешь.
— Я не здесь, — замялся Костя. — Просто…
— Понятно. Девушку провожал?
— Не совсем, чтобы провожал, — поведал он с горечью. — В институте с ней вместе, в Ленинградском горном мы оба, заканчиваем. Там все хорошо, а приехала на каникулы, повадился к ней… Морочит голову. Вот хожу возле дома и зайти не могу, чую, сидит у нее.
— Неотразимый парень? — полюбопытствовал Шаров, стараясь вызвать в себе сочувствие к горю школьного товарища. Сочувствия не было, рассудил только: «И девушки уходят, и от девушек уходят, никому не удается избежать этого».
— Да так… — Костя мямлил, не договаривал. — Может, сходим, Сашок? — вдруг попросил он. — Сейчас должен выйти. Я тебя увидел, с трамвая ты сходил, подумал — не откажешься.
— Да я-то тут при чем, чудак человек?
— С ним надо поговорить. Должен понять. Нам и распределение обещали вместе. Совесть-то должна быть!
— Мда… — Шаров окинул жалкую фигуру Кости и опять ни капли не выдавил сочувствия к нему. — Пойми, наивный ты человек, где любовь, какая уж тут совесть перед ближним. Чем ты ее вернешь, если разлюбила?
— Да не разлюбила, он крутит ей голову. Пойдем, Сашок, а?
Шаров по своему мягкосердечию сдался. Слегка подтрунил над Костей:
— Ладно, поговорим пойдем, если только встретим.
— А почему ты не уверен? — с испугом спросил Костя.
— Вдруг останется ночевать.
— Нет, — решительно отверг его предположение Костя, — до этого не дошло.
Но сомнение было заронено, и Костя притих, задумался. Они подошли к большому с серым цоколем дому с освещенным подъездом, встали под деревом. Порывами налетал резкий ветер.