Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
— О какой беде ты говоришь? — Дерябин повернул к нему потное лицо, — кроме усталости, ничего оно не выражало.
Шаров с сомнением посмотрел на него.
Потом до самого села не проронили ни слова.
Возле чайной, новенького каменного здания с большими, без переплетов, окнами, стояли два самосвала, груженные щебенкой. Направлялись они в сторону города. Сзади них приютился на обочине разбитый, забрызганный грязью легковой «газик» с выгоревшим брезентовым верхом. Шофера в машине не было. Подумав, что он, должно быть, обедает, вошли
За одним из столиков, у окна, сидели трое — плотный мужчина с коротко стриженными волосами, в белом халате, и двое в засаленных куртках, в кирзовых сапогах. В другом углу обедал парень лет двадцати трех, с топким нервным лицом. Дерябин подсел к нему, решив, что это шофер «газика», Шаров прошел к буфетной стойке.
Те трое негромко переругивались.
— Разница в том и есть, — разъяснял человеку в белом халате один из них. — Если я по пути прихвачу пассажира, то возьму с него меньше, чем в автобусе. А тебе дадут двадцать килограммов мяса на сто порций, ты пять украдешь, а оставшиеся разделишь опять же на сто порций и цену возьмешь полную.
— Сильно кроет, — одобрительно заметил парень, подмигивая Дерябину. — Шоферская бражка, палец в рот не клади.
— Ты куда направляешься? — спросил Дерябин.
Парень оценивающе оглядел его и сообщил:
Никуда. Обедать приехал.
— Может, подбросишь нас?
— Что ж не подбросить, — легко согласился парень. — Были бы тити-мити.
— Деньги, что ли?
— Можно и деньги, можно и тити-мити. Не все одно?
— Я ведь не сказал, — спохватился Дерябин. — Далеко ехать, пожалуй, с ночлегом.
— Какая разница. Были бы тити-мити.
Дерябин подозрительно оглядел его: не дурачок ли какой. Но лицо у парня было умное, глаза с хитрецой.
— Просит тити-мити, — сказал он подошедшему с подносом Шарову.
— Сколько? — деловито осведомился тот.
Дерябин невесело усмехнулся: может, и в самом деле он страдает житейской неприспособленностью. Шаров с первого слова понял, чего добивается шофер, а он выспрашивал, соображал и все равно не был уверен, что тити-мити — те же деньги.
— Дороже, чем на такси, не возьму, — сказал шофер.
Шаров даже поперхнулся.
— Да ты не парень, а золото, — похвалил он. — Звать-то тебя как?
— Я это не люблю: смешочки и разное там… — предупредил парень. — Не хотите ехать — не надо, другие найдутся.
— Хорошо, хорошо, — остановил его Дерябин. — Хотим ехать. Спросили имя, а ты вскинулся.
— Зовусь я Васей, — смягченно сообщил шофер.
Как только подошли к машине, Дерябин привычно распахнул переднюю дверку, грузно взобрался на сиденье, которое крякнуло под ним. Шаров устроился сзади.
— Трогай, Вася, — ласково сказал Шаров. — Нам еще ехать и ехать.
Вася тронул. Газик сорвался с места и задребезжал, запрыгал пол под ногами. Стрелка спидометра полезла к восьмидесяти.
— Кому принадлежит этот прекрасный автомобиль? — спросил Шаров.
— Председателю, —
Шаров все приглядывался к нему, потом спросил:
— Ты, Вася, случаем, не городской? Манеры у тебя какие-то… вроде как изысканные.
— В точку! — возвестил Вася. — Все бегут из деревни, а я вот сюда. И неплохо устроился. А то на стройке, в ночь за полночь… — Он безнадежно махнул рукой. — Тут и почет, и свобода. Жить можно.
— Устроился, значит?
— А что? Для того и на свет появляемся. Все устраиваются.
— Люби себя, и ты войдешь в царство благополучия!
Вася подозрительно покосился на Шарова. Но, так как слова не были прямо обращены к нему, решил не обижаться.
Мелькали придорожные столбы. Стеной стоял по бокам могучий, напоенный влагой лес. Изредка попадались мостики через ручьи, вспухшие от прошедших дождей.
— Анекдотик бы, а? — просительно сказал Вася. — Люблю, когда в дороге анекдоты.
Вел Вася машину с небрежным изяществом, которое появляется у шоферов, когда они уже не новички, но еще и не мастера своего дела. Тут еще чих разобрал его: Вася закрывал лицо руками, оставляя руль.
— Чего расчихался? — подозрительно спросил Дерябин, прижимаясь к дверке, чтобы как можно дальше быть от шофера.
— От здоровья, — ответил Вася.
— Какое уж здоровье! Дать таблетку?
— Зачем? Чих всегда от здоровья. Бабушка у меня была, каждый день чихала. А перестала чихать — и умерла.
При следующем чихе Дерябин опасливо покосился на него: на крутом повороте Вася не сбавил скорости, тупорылый «газик» натужно заскрипел, норовя завалиться набок.
— Двое купили автомобиль, — начал рассказывать Вася. — Поехали и радуются. Не заметили, как темно стало. Начали их встречные машины слепить фарами, слепят, просто спасу нет, хоть останавливайся. Наша бражка такая: робеет встречный, так я его еще больше прижму. Остановились, думают, что делать. Один и сообразил. «Давай, — говорит, — левую фару вынем, привяжу я ее на палку и выставлю из окна. Во какие у нас будут габариты!» Сказано — сделано. Едут. Им навстречу и вывернул рейсовый. Там тоже двое: шофер и сменщик. Осатанели они сначала, никак не поймут, что за машина идет на них. Тормозят, присматриваются. Потом сменщик и говорит: «Дуй посередине, это два велосипедиста». Смешно?
— Смешно, — машинально ответил Дерябин. Он пытался распутать цепочку последних дней. Он собирался уже уходить домой, убирал со стола бумаги, когда появились те двое… Сухо поклонился. Что вздумалось Викентию Поплавскому объясняться? Сказал, что они не шли непосредственно к нему, но, раз уж здесь, рядом, считает своим долгом… Говорил мягко, с долей подобострастия. Сокрушался по поводу внезапной смерти талантливого Белякова, поведал, что еще на работе Беляков почувствовал себя плохо. От скорой помощи отказался, попросил проводить домой и в подъезде, поднимаясь по лестнице, упал. Врачи к нему не успели.