Ремесленный квартал
Шрифт:
Они были так непохожи. Ройчи, худой, бледный, с обветренным лицом (каким она его помнила), с длинной косой, схваченной чёрной лентой, в простой кожаной куртке и штанах, заправленных в невысокие сапоги, напоминал какого-то обыкновенного солдата удачи, кем он, собственно, и являлся, если опустить эпитет «обыкновенный», ибо слово совсем не соответствовало действительности. И предводитель корсаров, плотный и широкий, и казавшийся из-за этого невысоким, хотя реально вряд ли был ниже Ройчи, смуглый, аж коричневый, с чёрными с проседью усами в белоснежной накидке (её ему тут же поднеси после прекращения поединка), слегка оживлённой золотой нитью, закрученной в причудливый орнамент, наверняка что-то значащий, под которой прятались позолоченные доспехи, ясно свидетельствовавшие о высоком статусе участника переговоров. Вообще, у
Тем не менее, что-то всё-таки общее между столь разными людьми было. Например, оба — прекрасные бойцы. Отсюда и непоколебимая уверенность в себе — во всяком случае, так думала девочка. И ещё их объединяла некая тайна. И случайно подслушанное в разговоре сестры с маркизом слово — «илийцы». Её насторожил именно тон Фиори, с каким он говорил об этом Лидии. Опаска, возбуждение и даже… восхищение.
Она перевела взгляд на небольшие группки, расположившиеся на различных полюсах площадки, но за линией оцепления. Со стороны пиратов это было несколько богато одетых, судя по всему, капитанов, среди которых выделялся огромный чернокожий гигант (таких Руфия ещё не видела) и несколько мужчин в тёмно-синих плащах и таких же тюрбанах, от которых явственно несло Даром. С их же стороны стояли уже знакомый ей эльф Листочек, Оливия, как ни странно, скромно, что на неё совсем не походило, находившаяся за левым плечом высокорождённого, сержант с мантикорой на сюрко и гном, невозмутимо и даже как-то расслабленно стоявший впереди всех с боевой секирой в опущенной руке. По тому, как он уверенно общался с эльфом и улыбался в бороду, девочка сделала два вывода. Первый: эльф и гном хорошо знакомы, и второй: он или чересчур самоуверен или не сомневается в благополучности исхода переговоров. И эта, пусть невнятная определённость выводов как-то неожиданно успокоила Руфию и принесла ощущение уверенности, что всё будет в порядке…. Но помолиться лишний раз Единому не повредит.
Мужчины наконец-то встали из-за стола, поклонились друг другу на восточный манер, улыбнулись (во всяком случае, блеснувшие зубы на лице пирата можно было отнести к этому действию), потом неожиданно сблизились и крепко обнялись. Выдержав несколько мгновений, развернулись и, не глядя друг на друга, стали расходиться каждый в свою сторону. Ройчи при этом напоследок подхватил со стола виноградную гроздь, от которой отщипывал по ягодке и, высоко подбрасывая, ловил ртом.
Корсары потянулись за своим предводителем. Разнеслись гортанные команды и пронзительное гудение дудок, вслед за которыми стал разбираться навес и уноситься вся атрибутика переговоров, собираться оружие, раненым начала оказываться помощь жрецами, мёртвых сносились в одно место, к которому вскоре подогнали телегу направляемую испуганно озирающимся мужичком. И это всё на виду оторопевших противников — цеховиков, совершенно не обращая на них внимания, чуть ли не пренебрежительно (что впрочем, вряд ли). А ремесленники глазели, открыв рты, не в силах придумать, что же делать им самим — команд-то никаких не было. Только за наёмником увязался шлейф людей, среди которых оказались и принцессы.
Ройчи узнал Лидию и Руфию и верно оценил напяленные чуть ли не на самые носы капюшоны. Но если наследной принцессе обозначил подобие куртуазного поклона с несходимой с уст ехидной ухмылочкой, то Руфии улыбнулся во весь рот и шепнул на ухо: «Юная леди, как же тут без вас могли обойтись…», и… укоризненно, по-отечески погладил по голове. Руфия предпочла воспринять этот жест не как неуважение или оскорбление — внутренне она была довольна. Сердце в груди стучало напористо и часто, никакие неуклюжие мысли или обстоятельства не могли помешать его бегу. «Всё будет хорошо», — витало в воздухе.
Лидия приблизилась к наёмнику (недопустимо близко — мелькнула озорная мысль), и Руфия прочитала по её губам: «Ну, что?»
Ройчи, не останавливаясь, доверительно ещё более склонился к наследной принцессе и прошептал (младшая РоБеруши, предполагая нечто подобное, фактически услышала предполагаемое и едва не прыснула от смеха — что вряд ли бы характеризовало её положительно, как особу благородных кровей).
— Ваше Высочество, вы так прелестны… — дальше было не разобрать.
Резко отпрянувшая
— Вы не меняетесь, великолепная Лидия, всё предпочитаете образ твёрдый и прямолинейный, и, как следствие, видите в окружающих злых ящеров, а не милых домашних животных, излечивающих всего лишь одним вниманием от любых недугов… Ладно, не злитесь, и простите, если не тяну на панацею для вашего дёргающегося в припадке королевства. Всё нормально — Гурид Альруни отведёт своих братьев от Ремесленного квартала.
Лидия задумалась на мгновение, было видно, как напряжённые плечи слегка опустились.
— Куда? Куда они пойдут?
Наёмник на ходу глянул на неё искоса и криво ухмыльнулся.
— В другую сторону. — Сестра нахмурилась. — Не переживайте, они скорее всего в ближайшее время совсем покинут Агробар… — Лидия бросила на него яростный взгляд, но Ройчи, проигнорировав его, как ни в чём не бывало, продолжил. — Я вот вам о чём советую задуматься: корсаров специально направили сюда, пообещав знатную добычу.
Наследная принцесса поджала губы и отвернулась, якобы задумавшись.
— Вот-вот, и я о том же. Где гарантия, что враг просто не желал повоспитывать строптивых ремесленников? А заодно избавиться от неудобных фигур. Но Гурид о вас не знал и не знает ничего. Даю слово.
Он стоял на коленях в Храме в самой тёмной части правого нефа, за колонной и неистово молился. Это было неожиданно и… приятно. Кто бы увидел сейчас Зерги, не поверил своим глазам. Вор и убийца в прошлом (как он смел надеяться) избегал часов служб, а также открытых, видных молельных мест, возможно в силу въевшейся привычки скрываться. Скорее же правдивым ответом был такой: он не считал себя достойным, пока, по крайней мере, появляться перед ликом Единого — кровь на его руках не могла в одночасье исчезнуть. Вот может быть когда-нибудь, когда праведной жизнью он докажет свою решимость измениться, вот тогда… Тем не менее, колонна, за которой он проводил львиную долю своего неожиданного пребывания в Храме, была ближайшей к алтарю.
Иногда, в неизбежных паузах между молитвами, он поднимал голову и бросал украдкой взгляд вверх. И тут же пригибал её — величие Храма, его стрельчатые своды, монументальные колонны, чудесные картины жития святых, их благочестивые и суровые лики словно пригибали к полу, заставляя ощущать собственную неразумность и никчёмность. Он даже помыслить не мог когда-либо приблизиться к их пониманию истины. Разве что коснуться лбом земли, на которую когда-то ступала нога праведников.
Это возвращало во времена счастливого детства, когда были живы родители, а он, сын священника, естественно, присутствовал на службах, часто посещал церковь, гораздо меньшую, нежели нынешний Храм, но отнюдь не менее величественную. Просто тогда он по-детски восхищался красотой росписей, чистотой пения и не стеснялся внимательного взгляда Единого. Сейчас же в полной мере ощущал собственное ничтожество. Самомнение муравья, посмевшего возомнить себя чем-то большим, нежели насекомое. Оттого и прятался от взгляда Бога, словно имело это смысл — прятаться. Не людей. Монахи, священники, прихожане продолжали удостаиваться мимолётного внимания (будто сквозняка на щеке). Потому что он пока не был готов разменивать и делить своё общение с Единым с кем-либо ещё… Возможно, разве что, с отцом Алием.
К священнику, вывернувшему его наизнанку, открывшему ему глаза на окружающее и его конкретное место в нём, у него были особые, сильные чувства. Это и несомненное уважение: обуздать такого зверя, как он (с намертво прилипшим именем Злой) — многого стоит; вполне человеческое восхищение — суметь прочувствовать обстановку и так ловко из блестящего, но вполне рядового священника сделать скачок в иерархи Новой церкви — нужно иметь недюжинный ум (помимо честолюбия и дара манипулирования толпой и отдельными сознаниями сподвижников, сочувствующих и тех же временных союзников — «ночных»); опасение — всё-таки человек, напрямую общающийся с богом уже и не совсем человек — Зерги ведь прославился в среде городских бандитов своим «пристальным» вниманием к служителям Единого и при оказии лично участвовал в уничтожении этих посредников между ним и отвернувшимся (якобы) от него богом. В общем, отец Алий после Единого был единственным, кто часто занимал мысли бывшего «ночного».