Рене по прозвищу Резвый
Шрифт:
Не смеялся, наверное, один Рене. Благодаря анекдоту ему неожиданно вспомнилась похожая фраза Сиплого: «Дурак ты, Хвост, и шутки у тебя дурацкие».
Ни на кого не глядя, он встал и вышел на улицу.
Сначала Рене немного постоял немного у дверей таверны, глядя на крупные звезды, сияющие на черном бархате неба, как королевские бриллианты. Да, скучал он без Сиплого, сильно скучал. Вот и сейчас стоило представить, как было бы здорово, если бы Сиплый был тут, в таверне. Сидел, развалившись, напротив Хвоста и не смеялся бы, единственный из всех в зале, не понимая его шуток. Может,
Рене, конечно, понимал, что Сиплого не вернешь, и, как бы он ни сожалел о безвременной кончине своего матлота, дальше жить придется без него. Но все равно было тошно.
Юный капитан вздохнул, еще раз посмотрел на звезды и решил сходить по нужде, раз уж он все равно на улице. Нужник располагался на заднем дворе, и Рене прошел до угла таверны и свернул в узкий проход, погрузившись при этом в полную темноту. Луна, как назло, зашла за облако, а свет одинокого фонаря, висевшего у дверей таверны, сюда не доставал. Почти наугад Рене сделал несколько шагов, потом плюнул на это дело и принялся расстегивать штаны. Не то чтобы он не смог найти нужное ему строение в темноте (запах от него ни с чем не перепутаешь), но ему совершенно не хотелось это делать. Да и зачем? Тот же запах подсказывал Рене, что не ему одному из посетителей таверны было наплевать на приличия.
Уже заканчивая свои дела, Рене вдруг услышал совсем рядом с собой тихий стон. Не вполне доверяя своим ушам, он торопливо застегнул штаны.
— Эй, кто здесь?
Стон повторился. Такой же тихий, но совершенно отчетливый.
Рене сделал два шага в темноту и вытащил шпагу. Начал осторожно водить ею из стороны в сторону, наткнулся на что-то мягкое, и тут же снова раздался стон, уже более громкий и протяжный. Рене сделал шаг в его сторону, присел и зашарил теперь уже руками. Через мгновение его пальцы сомкнулись на чьем-то костлявом плече, одетом, как ему показалось, в жесткую шерстяную дерюгу. «Беглый раб? Каторжник?» — пронеслось в голове у Рене.
В этот момент луна вышла из-за облака, заливая то место, где находился юный капитан «Афины», белым светом, и Рене увидел, что держит привалившегося одним боком к стене индейца в традиционном индейском пончо. Индеец сидел спиной к Рене, сгорбившись и низко склонив совершенно седую голову.
— Ты что здесь делаешь? — Рене развернул его к себе лицом.
И с ужасом увидел, что тот прижимает к груди окровавленные руки с отрезанными пальцами. Видно было, что проделали это с ним недавно, потому что при свете луны раны выглядели, как смазанные темным блестящим маслом, и кровь из них еще текла, заливая пончо и стекая на землю.
Индеец поднял голову, и Рене стало нехорошо. Лицо у бедняги было разбито до состояния фарша, нос отрезан, а вместо одного глаза зияла дыра, откуда на щеку и подбородок струилась кровь.
Рене сглотнул, пытаясь подавить позыв к рвоте. Уж вроде бы на все насмотрелся, но это…
— Постой, — торопливо заговорил он, как будто индеец собирался убегать, — подожди немного, я приведу врача!
Рене начал подниматься, действительно намереваясь привести Жиля. О том, чтобы оттащить самого индейца в «Кузину Мари», он как-то и не подумал. Ему было страшно даже прикоснуться к бедняге, не то что тащить куда-то.
— Стой! Стой! — неожиданно забормотал тот по-испански, слепо озираясь вокруг себя. Его единственный
— Я лучше приведу врача! — возразил Рене по-испански, снова делая попытку встать.
— Нет! Нет! Не надо! — Глаз индейца наполнился таким отчаянием, что из него потекла темная от крови слеза, сверкнувшая в свете луны драгоценным рубином. — У меня нет времени ждать! Скоро меня найдут, а я больше не выдержу пыток, да простят меня… — Тут старик сказал несколько слов по-индейски. — Я даже не смогу уничтожить карту, потому что не смогу ее достать! У меня больше нет пальцев! Прошу тебя, добрый юноша, сними с меня пояс!
Рене не смог ему отказать. Хоть и не хотелось этого делать, но он все-таки полез индейцу под пончо, пачкаясь в крови и проклиная про себя все на свете. Индеец застонал, поднимая изуродованные руки повыше, чтобы тот их не задел. Несколько секунд Рене возился с пряжкой, наконец расстегнул и осторожно стащил с индейца искусно сплетенный из кожаных полосок пояс.
Индеец выдохнул с облегчением.
— Что теперь? — спросил Рене, вертя в руках непонятный трофей.
— Разрежь его изнутри, с той стороны, где пряжка, — простонал индеец.
Рене достал нож. Луна по-прежнему светила ярко, и ему удалось почти аккуратно разрезать пояс так, как просил индеец.
— Разрезал, и что?
— Вытащи, там должна быть карта. — Голос индейца становился все тише и бесцветнее.
Рене осторожно развернул пояс, поднес его к глазам и действительно обнаружил внутри маленький кусочек тонкого пергамента, свернутый в узкую трубочку. Рене повертел ее, но лунного света не хватало, чтобы разглядеть, что там написано.
— Для чего эта карта? — спросил он у тяжело дышащего индейца. — Что в ней такого ценного?
— Это карта дороги до одного старого храма, что на острове Чактча, — сказал индеец так тихо, что Рене пришлось наклониться к нему, чтобы услышать. — Там золото, много золота. И древние боги. — Индеец закашлялся. — Выброси ее. Сожги. Порви. Или спрячь, чтобы никто не нашел. Делай, что хочешь, только не отдавай ее им!Иначе боги меня проклянут! А онипридут за мной! — вдруг расхохотался старик. Рене отшатнулся. Выглядел бедняга совершенно безумным. — Онипридут! — злорадно хохотал индеец. — Будут обыскивать труп, но ничего найдут!
— Кто — они? — все-таки решил спросить Рене.
Но старик, у которого смех отнял последние силы, вдруг захрипел, выгнулся, резко выдохнул и затих. Рене отшатнулся от него, чуть не упал, сделал шаг назад и уселся у противоположной стены. Его снова затошнило от запаха крови. Он торопливо сунул карту в карман и, достав оттуда платок, принялся вытирать руки. Не очень успешно, потому что кровь успела застыть, стала липкой и плохо оттиралась. Все произошедшее казалось Рене каким-то бредом, кровавым кошмаром, находиться в котором страшно и противно, а проснуться не получается. Он поднялся на ноги, собираясь вернуться в таверну и смыть привкус крови ромом. Перспектива напиться больше не казалась ему нежелательной, наоборот, представлялась весьма разумной и привлекала все больше и больше.