Ренегат. Империя зла
Шрифт:
Все тело болело, ожоги на лице не давали покоя, простреленный бок, нога… И съесть бы что-нибудь. Тут такое творится, такое, а ему бутерброд подавай! Жуков-младший поднялся. Он в палате отца, он сумел.
Первое, что бросилось в глаза, – сам отец.
Его сильный, смелый отец. Большой, мускулистый, способный пальцем вбить в столешницу гвоздь. Сейчас, глядя на него, не верилось, что он поднесет пустую ложку ко рту. Сколько Иван его не видел? Всего ведь ничего, а Владлен Жуков за это время уменьшился вдвое!
Вдвое!
Что с ним делали,
Владлен Жуков лежал на кровати, застеленной простыней из тонкого эластичного пенопласта. Его не потрудились укрыть, он был совершенно обнажен. Иван испуганно отвел взгляд от родительских гениталий. Господи, а ноги-то – как палки, коленные суставы толще… Отца будто высушили, оставив минимум влаги, чтобы продолжал страдать.
Тарсус рядом громко сглотнул.
Жуков-младший взглянул в лицо Жукову-старшему. Словно с размаху в прорубь – окунулся в глаза, наполненные мутной ледяной тоской, болью и безнадежностью. В груди заклокотало, рыдания смешались с рыком ярости, истерика – с неимоверной злобой. В зрачки словно плеснули алой краской. Иван ненавидел весь мир, эту мерзкую подлую страну, населенную фальшивыми героями, предающими друзей. Он себя ненавидел за то, что так долго добирался к отцу. А Тарсуса – за то, что помог добраться и увидеть все это.
– Здравствуй, сынок. – Голос Владлена Жукова не изменился, не треснул, не потускнел. Отец говорил, как обычно, четко и в меру громко. Голос – единственное, что в нем осталось прежним. – Я знал, что ты придешь меня проведать.
Палата большая, отметил про себя Иван. На отца смотреть было больно, потому-то и вертел головой. Белая палата. Стены белые, сметанные, подвесной потолок – тоже. На огромном дисплее, заменившем окно, сыпал снег, прямо настоящая зима, о которой Жуков-младший столько слышал от матери, но которую никогда не видел, потому что в Москве всегда весна, труд, май, а снег бывает лишь под Новый год. И – удивительно! – с экрана даже сквозило, настолько иллюзия была реальной.
– Чего же ты молчишь, сынок?
Над кроватью аркой нависали десятки – сотни! – приборов с дисплеями, на которых отражались разноцветные нити диаграмм, с циферблатами и стрелками, хромированные и пластиковые, керамические, оплетенные проводами и вообще без кожухов.
Черепную коробку отца вскрыли. Иван вновь отвел взгляд. Одно дело – увидеть член родителя, а другое… Кость заменил прозрачный пластик с разъемами, из которых торчали пучки проводов и еще нечто светло-зеленое, вроде пластиковой сетки, что-то очень сложное, предназначенное…
Для чего?
Зачем все это сделали с отцом?!
– Отец… – Жуков-младший боялся, что не сдержится, разрыдается, как пятилетняя девчонка. – Потом поговорим. Сейчас надо выбраться отсюда.
Владлен Жуков улыбнулся.
От улыбки той едва не подкосились ноги. Представьте: вам подмигнула
Лучше уж сразу – короткую очередь в грудь.
Перед глазами вспыхнуло: мама падает в кресло, алые пятна, мама…
И вновь четко, в меру громко:
– Сынок, мне не подняться. От головы, сам видишь, мало что осталось. Моя центральная нервная система подсоединена к мнемокатору. Это устройство взламывает память, высасывает из меня все, что дорого. Я уже не помню, как впервые взял тебя на руки.
– А как учил меня читать?
– Этого мне тоже не оставили.
– А как познакомился с мамой? А как мы собирали железную дорогу? А как мультики смотрели вместе, обнявшись и укрывшись пледом? А…
Владлен Жуков молчал. И это молчание было красноречивее всех слов, всех слез и проклятий.
– Надо уходить отсюда. Мы еще сумеем прорваться, пусть даже они оцепили здание. Скоро пойдут на штурм. Мы справимся с осназом, мы сумеем! У меня есть друг, Тарсус, он сильный, он… – Иван говорил и говорил, не в силах остановиться. И он хотел, очень хотел поверить себе.
– Сынок, отсоединишь меня от мнемокатора – и я тотчас умру. Такой вот постельный режим. Меня убивает то, без чего мне уже не выжить. – Отец замолчал, затем перевел взгляд на Тарсуса. – Эй, перс, выйди-ка вон.
Повесив на плечо автомат, подпольщик скрестил руки на груди, но и только.
– Будь добр. – Иван тронул его за плечо. – Пожалуйста.
Нельзя и мысли допустить, что все напрасно. Надо лишь уговорить отца. Ну должен же быть какой-то выход!..
Они остались одни, и отец попросил выслушать его, не перебивая.
У него забрали память о самом прекрасном, что было в жизни, и тем мерзостнее ему представляется то, что было сделано во имя Революции. Он, Владлен Жуков, действительно выступил против режима. Не против Председателя – актера, куклы, но против власти элиты. Почему он это сделал? Да потому, что страна катится в никуда. В экономике, во всех сферах вообще в лучшем случае – ничем не подкрепленный оптимизм! – стагнация. За поясом выжженной земли соседи давно уже опередили Союз во всем, в чем только можно, – в культуре, в науке…
– Представляешь, сынок, Китай построил на Луне два купольных города…
Слова отца доносились словно бы издалека. Личная картина мира Жукова-младшего с недавних пор существенно изменилась. Аксиомы превратились в эфемерные пустышки. Но то, что говорил отец… Это же вообще ни в какие ворота! Владлен Жуков – предатель?! Так, значит, наказание заслужено, и получается, Гурген Бадоев – не предатель, но герой, выявивший врага народа?!
Настоящего врага, а не придуманного СМИ.
В меру громко, четко: