Ренегат
Шрифт:
– Исключено.
– Станислав, не хочешь внести свою долю в наше совместное предприятие?
– Я с тобой позже рассчитаюсь, – ответил Стас, крутя вентиль пустого рукомойника. – За съестное. А использовать местных женщин в качестве подневольных шлюх считаю неэтичным.
– Минуточку, – обратился охотник к Бозову. – Нам с женой нужно поговорить, – после чего переключился на Стаса: – Ты это брось, закидоны свои. Ведешь себя как последняя сука. Здоровье мне подорвать хочешь?
– На баб денег не проси.
– Профессиональная этика, да?
– Можно и так сказать.
– А в чем проблема? – непонимающе развел Коллекционер руками. – Они тебе заплатили, ты отработал. Теперь мы им заплатим, они отработают. Все честно. Ладно, кончай ломаться.
– Мне больше нечего добавить.
– Блядь!
Бозов молча забрал деньги и, пройдя к двери, остановился.
– Завтрак в восемь, обед в двенадцать, ужин в девятнадцать, – проинформировал он постояльцев. – Комната ваша не запирается, так что советую ко времени раздачи быть на месте. Тут до пожрать соискателей хватает. И меню свое не светите особо.
– С бухлом напряженно? – поинтересовался Коллекционер.
– Не очень, но лучше не нарываться.
С этими словами интендант вышел за дверь.
– А за рекой-то нравы построже были, – заметил Стас.
– Чем дальше от начальства, тем меньше условностей, – усмехнулся охотник. – Правда, кое у кого они настолько глубоко вбиты в голову, что никакого начальства не нужно.
– Это не условности, – ответил Стас, пробуя матрас пятой точкой. – Это называется – совесть. Вот она-то и не позволяет мне драть бывшего заказчика против его воли.
– Ерунда, – отмахнулся Коллекционер, развалившись на соседнем топчане. – Такая же условность, как, скажем, рукопожатие. Древний приветственный жест, говорящий – «В моей руке нет оружия, я не враг». Но разве сегодня ты веришь рукопожатию? А веришь ли ты, что благодарность в виде «спасибо» дарует адресату спасение божье? Это элементарные примеры, но мы можем пойти дальше, развивая логическую цепочку, и в конце концов придем к выводу, что совесть – не что иное, как набор условностей, накрепко вбитых в голову социумом. Понимаешь, – охотник сел и прислонился спиной к стене, изображая руками в воздухе сферу, – социум – это очень серьезная штука. Ты в нем крутишься ежедневно, непрерывно. Мозг с детства впитывает и закрепляет шаблоны поведения, принятые в социуме. Год за годом этих шаблонов становится все больше. И в один прекрасный день ты пропитываешься ими насквозь. Тебе уже не нужно решать – что и как. На любой жизненный случай найдется подходящий сценарий действия или бездействия. И ты перестаешь задумываться над сутью. Шаблоны, поверхностные слои поведенческих рефлексов заместили ее целиком. Совесть, честь, стыд, долг – всего лишь разные комбинации примитивных условностей. А кто сказал, что они так уж необходимы? С чем обычно ассоциируются у тебя эти понятия? Ну, давай, вспомни. Угрызения, муки, жертвы. Все? А хоть что-то приятное, что-то полезное? Нет. Так зачем же тащить на себе эти чугунные болванки?
– Отличная речь, – оценил Стас.
– Благодарю.
– Но ты меня не убедил и даже не удивил. В твоих аргументах есть огромная брешь.
– Просвети.
– Без этих так называемых условностей социум в принципе невозможен. Они – цемент для его строительных блоков. Без условностей все развалится, наступит абсолютная анархия. Но, – Стас выдержал многозначительную паузу, указывая пальцем в потолок, – и этот сценарий невозможен. Идея абсолютной анархии утопична. Люди – стадные животные в массе своей. Если место пастуха освободится по каким-то причинам, то оно недолго пробудет вакантным. Воцарится примитивная власть сильного. А на каждого сильного очень скоро найдется умный, и условности вернутся. Они естественны и неизбежны. Чего никак нельзя сказать о твоей теории, которая, как видишь, содержит логическую мину с элементом неизвлекаемости. Вот.
С этими словами Стас глубоко вздохнул и растянулся на топчане, довольный видом удлинившейся физиономии Коллекционера.
– Хе-хе, – охотник улыбнулся и покачал головой, обдумывая выдвинутый оппонентом контраргумент, – как у тебя все
– Никак.
– Угу. Стало быть, уел ты старика Кола? Меняться мне нужно, совестью обзаводиться? С тебя пример брать надо?
– Не передергивай.
– Даже не собирался. Может, так и поступлю. Только ты вот мне объясни, как это получается, что совесть не позволяет тебе удовлетворить естественные биологические потребности, но в то же время позволяет выкрутить кишки наизнанку пятидесяти тысячам муромских граждан, среди которых полно стариков, женщин и сопливых ребятишек? Ведь они тебе ничего плохого не сделали.
– Я не рассматриваю Муром как пятьдесят тысяч человек за стеной, – ответил Стас после продолжительного молчания. – Для меня он…
– Зло? – подсказал охотник.
– Да, пожалуй.
– И это дает право отодвинуть совесть в сторонку? Тут ты не можешь отодрать одну бабу, а там с твоей подачи они будут тысячами дохнуть. А кто не подох – пойдет обслуживать вояк Легиона, если удача снова улыбнется. Легионеры вроде бы парни чистые, интеллигентные, скоро будут мечтой всех муромских недотрог. Ну а кому «счастья» не перепало, достанутся арзамасской и навашенской швали. У этой публики джентльменство не в чести. Даже подумать страшно, сколько молодых дев сгинет в омуте кровавых оргий. А дети… – Коллекционер якобы сокрушенно покачал головой. – Господи боже, за что ты так ненавидишь муромских детей, Станислав? Этих милых безгрешных крошек. Почему ты обрек их на мучительную гибель или на жизнь, что хуже самой чудовищной смерти? Где же твоя совесть?
– Хватит. – Стас сел и глотнул из фляги. – Ты ошибаешься, если думаешь, что мне плевать на всех вокруг. Мы с тобой не похожи.
– Да ну? Я, по-твоему, настолько плох? Убийца, садист, психопат тебе не ровня? А кто ты сам теперь? Молчишь? Ладно, помогу вспомнить. – Коллекционер чуть подался вперед, сверля оппонента немигающими янтарными глазами со светящейся в глубине искоркой. – Ты – ренегат, отступник, предавший собственную расу, переметнувшийся на сторону выродков. Муромский палач – так будут называть тебя. И никто не вспомнит о растоптанной чистой любви. – Охотник всплеснул руками и, приняв обычный насмешливо-беззаботный вид, привалился к стене. – Не подумай, что хочу уязвить, мне твоя идея с химической обработкой Мурома по душе. Они давно напрашиваются. А вся эта херня про невинные жертвы… – Он скривился и цокнул языком. – У тамошних баб, я слышал, равные права с мужиками, так пусть несут равную ответственность, и вообще, застоялись они без дела. Ребятишки? Зачем ждать, когда из бесполезных мелких ублюдков вырастут большие? Рабов и так хватит. А что до стариков, тут уж вообще разговоры ни к чему. Эти «божьи одуванчики» как никто другой виновны в сложившейся ситуации. Они должны быть благодарны за смерть, слишком легкую, по сравнению с той, которую заслужили. Так что, Станислав, мой тебе совет – пошли совесть на хер. А то цепляешься за нее, как старая шлюха за румяна. Все равно ж не помогает. Ладно, – Коллекционер лег, заложив руки под голову, и закрыл глаза, – утомил ты меня своими разговорами, вздремну чуток.
Лишившись наконец собеседника, Стас также счел за лучше потратить оставшееся до обеда время на отдых. Последняя неделя не баловала такими возможностями. Три-четыре часа сна в сутки, зачастую похожего больше на горячечный бред, помогали разве что не свихнуться от усталости. И теперь провалу в дремотное забытье не могли помешать ни отсутствие подушки, ни матрас из-под покойника, ни растравленная было Коллекционером совесть.
Сон прервали металлический скрежет и топот нескольких пар ног.
– Осторожней, бля! Гляди, куда ставишь.
В комнате, под чутким руководством Бозова, толкались два человека, явно из местных, водружая на уложенный в угол железный лист «буржуйку».
Коллекционер, приподнявшись на локте и зевая, наблюдал за работой.
– Кретин безрукий, – возмущался интендант. – Легче с трубой. Смотри, сука, поломаешь – пайку урежу.
– Я не нарочно, – проблеял в ответ знакомый голос.
– Павел? – Стас сел на кровати, продирая глаза.
Втянувший голову в плечи парнишка боязливо обернулся и поправил съехавшую на брови шапку.