Рентген строгого режима
Шрифт:
– Их нет...
Потом, провожая Миру до дверей своего огромного шикарного кабинета, положил ей в карман крупную сумму денег и просил звонить, если что потребуется...
Теперь Мира и Света бродили по зимней Москве, получив страшные справки о посмертной реабилитации родителей. Подумав, они пошли в Министерство обороны, туда, где когда-то работали их отцы. Их там очень хорошо встретил знаменитый маршал Конев и обещал помочь. Но в занимающемся жильем отделе их приняли безобразно и сказали, что свободных квартир у них нет и даже генералы живут в коридорах. Ну, раз генералы живут в коридорах, чего уж им требовать – Тухачевской и Уборевич, – и они обескураженные ушли.
К счастью, на другой день им посоветовали обратиться в КПК (Комиссию партийного контроля) при ЦК КПСС. Председатель КПК Комаров поинтересовался – откуда они, как и где их мужья, если они есть, конечно, добавил он смеясь.
Благодаря Комарову Светлана и Мира получили ордера на двухкомнатные квартиры в центре Москвы, и все решилось так, как они и хотели. Мира позвонила мне в Воркуту и рассказала о наших делах. Мы тут же решили, что я уволюсь сам, уволю заочно Миру, соберу наши скудные шмутки и поеду в Москву. На вопрос, как будет с моей пропиской, ведь я в Москве никогда не жил, она сказала, что все решено и нам не о чем беспокоиться.
После разговора с Мирой я уведомил Ищука о намерении уволиться с работы в ближайшее время. Было это в последние дни марта 1957 года. Ищук все же посоветовал зайти к начальнику шахты и уведомить его о моем решении. Я пошел. Бог мой, как расстроился начальник шахты, я этого никак не ожидал. Он стал меня уговаривать поработать еще годик-полтора, он увеличит мне зарплату, предоставит отдельную квартиру прямо здесь, в рабочем поселке шахты. В мои планы не входило вступать с ним в дискуссию, но тут уж я был вынужден напомнить ему кое-что.
– Многоуважаемый Анатолий Николаевич! – сказал я. – Я десять лет просидел в лагере для особо опасных политических преступников, получая за свою работу только пайку черного хлеба и вонючую баланду. Десять лет я от начальников, вохры и солдат слышал: «У, фашистская морда». Меня могли избить, убить, надеть наручники, посадить в холодный карцер и сделать со мной все, что найдет нужным безграмотный и жестокий вохряк. Несколько лет назад у меня появились жена и сын, жена тоже бывшая заключенная, и я виделся с ними тайком и очень редко. Сейчас они ждут меня в Москве, правительство реабилитировало нас и предоставило нам двухкомнатную квартиру. А вы просите меня поработать в ненавистной, проклятой Воркуте, городе несчастных заключенных, год или даже больше... Взгляните на себя моими глазами и найдите еще слова, которые убедили бы меня, что вы правы, а я не прав...
Начальник произнес:
– Ну ладно, нет так нет, но напоследок я вас все же попрошу спроектировать нам расширение здания шахтокомбината, никто кроме вас, вы уж извините, этого не сделает. А приказ об увольнении я подпишу вам через две недели, как полагается по закону.
Я согласился, Бог с ним...
Как в случае со столовой, я снова поехал к друзьям в Проектную контору, и снова они, отличные мужики, снабдили меня типовыми проектами шахтокомбинатов. И я снова подобрал себе наиболее подходящий, переделал его в соответствии с требованиями начальника шахты, хорошо, даже красиво, прочертил на больших, склеенных листах ватмана и через десять дней развесил проект на стенах кабинета начальника шахты. Начальнику проект очень понравился, и он немедленно созвал руководителей всех основных служб и попросил меня рассказать, что будет нового в «обновленном» здании шахтокомбината, сколько будет раздевалок, душевых, буфетов, помещений для всяких игр – настольного тенниса, бильярда, и прочая, и прочая... Надо честно сказать, на ватмане проект выглядел весьма красиво и солидно. После доклада мне задали множество вопросов, и на все я ответил вполне на уровне. Я свое обещание выполнил честно, но в последний день моей работы вновь увидел злобный оскал моей лагерной судьбы...
Построенный по моему проекту и при моем активном участии лесопильный завод работал круглые сутки полным ходом, так как шахте требовалось много пиленого леса-кругляка и толстых досок. В тот злосчастный день мастер завода послал одного заключенного, молодого парня, смазать коренные подшипники самой большой пилорамы. Хлопец через специальный люк опустился на фундамент пилорамы и, согнувшись в три погибели, приступил к работе. В это время два здоровых мужика, тоже заключенные, принесли на плечах большое бревно, лесотаска была почему-то отключена, и сбросили его на пол рядом с пилорамой. От мощной встряски самопроизвольно включился пускатель пилорамы, и она неожиданно заработала. Деваться рабочему было некуда, и валом машины черепную коробку ему снесло напрочь... Меня вызвали на место происшествия, парень без черепа лежал рядом с пилорамой. Сердце у меня сжалось, ведь если бы я рядом с пилорамой нарисовал на бумаге большее пространство вокруг фундамента, парень бы остался жив... Случилось это утром, но уже днем на шахту приехала специальная комиссия для
– Это вы проектировали лесозавод?
– Да, я.
– Покажите чертежи лесозавода.
Я развернул большую кальку со всеми планами, разрезами и фасадами. Члены комиссии не стали вникать в детали, а первым делом проверили, есть ли в наличии утверждающие подписи. Справа в верхнем углу стояла подпись и печать начальника строительного управления комбината «Воркутауголь». Этого оказалось достаточно, и председатель комиссии любезно сказал мне:
– Все в порядке, у нас к вам претензий нет. Вы что, уезжаете в Москву?
– Да, я сегодня на работе последний день.
– Ну, счастливого пути, будьте здоровы, – и он дружески протянул мне руку.
Я вышел из кабинета и вздохнул с облегчением, поставил папку с чертежами лесозавода на место, запер шкаф, передал ключ литовцу и навсегда покинул шахту № 29 комбината «Воркутауголь»...
10 апреля я уволился с работы, оформил увольнение Миры, уложил наши пожитки в железнодорожный контейнер, тепло попрощался со всеми нашими многочисленными друзьями...
Когда я уже укладывал свои шмутки в такси, чтобы ехать на вокзал, неожиданно около машины я увидел высокого красивого старика, который смотрел на меня, опираясь на палку. Вглядевшись, я узнал приятеля по 40-й шахте – Александра Дмитриевича Щербачева. Мы не виделись с ним много лет, оба обрадовались встрече. Но как изменился Щербачев... Очень постарел, сморщенное лицо, совершенно белая голова заметно тряслась. Александр Дмитриевич поведал мне свою грустную историю.
В 1955 – 1956 годах всех иностранных поданных из лагерей отправили на родину – уехали американцы, англичане, французы, японцы, корейцы, испанцы... Но с гражданами новых соцстран произошла почему-то задержка, их, правда, тоже отпускали, но что-то очень уж неохотно, в лагерях еще сидели поляки, венгры, чехи, румыны. Все же Щербачев стал писать в Москву письма с просьбой отпустить его в родную Прагу, к живой еще, как он узнал, своей дорогой матушке... Вскоре Щербачеву пришло разрешение, и он поехал в Москву. В КГБ ему оформили все необходимые документы на выезд, выдали загранпаспорт, какие-то деньги, вернули отобранные еще в Рыбинске дорогие вещи, отвезли в аэропорт и посадили в самолет. Щербачев вздохнул с облегчением, позади кошмар Речлага, впереди Прага и встреча со старой матушкой... Сейчас самолет взлетит, остались минуты. Неожиданно в самолете появились двое в штатском, подошли к Щербачеву и вежливо попросили выйти из самолета с вещами (!). В здании аэропорта ему вручили советские документы, попросили прочесть и расписаться, что он ознакомлен с постановлением министра МВД, в котором сообщают, что ему, Щербачеву, в визе на выезд в Прагу отказано и он обязан сдать полученные документы и деньги и немедленно выехать обратно в Воркуту на постоянное место жительства. В Воркуте Щербачев тяжело заболел, после всех потрясений он получил инсульт, долго провалялся в больнице и вот теперь ходит по Воркуте с палкой, голова его непрерывно трясется... С грустью я распрощался с ним, и уже в Москве узнал, что после нашей последней встречи Александр Дмитриевич – этот осколок разбитого вдребезги прошлого – прожил совсем недолго...
В купе вагона вместе со мной ехал известный киноактер Боголюбов, исполнявший роль Кирова в фильме «Великий гражданин», мы весело болтали и пили коньячок с лимончиком, до которого Боголюбов был большой охотник и ценитель...
В Москву я приехал 16 апреля 1957 года. На перроне Ярославского вокзала меня с сияющими лицами встречали Мира, Света Тухачевская, Вета Гамарник, Юра Шеплетто... Мы всей гурьбой на такси поехали на Ленинградский проспект, в наше новое жилище – большую, светлую, чистую и абсолютно пустую квартиру с высокими потолками и большими окнами. Шустрый Юрочка раздобыл где-то простые стаканы, и мы, усевшись кто на что сумел, распили пару бутылок шампанского, закусывая яблоками. Так мы начали нашу новую жизнь в столице нашей Родины Москве.