Репетитор
Шрифт:
Томочка ещё не совсем хорошо могла говорить. Нет, она бы, возможно, и говорила хорошо, но в силу своей необычной сообразительности, девочка не успевала словами за своими мыслями – они почему-то быстрее проносились в голове, чем успевали соскочить на язык, оттого её ломаную речь мало кто понимал. Только мама. Да ещё Алёнка. Она молчаливо слушает и преданно смотрит голубыми глазами на свою воспитательницу. Правда, бывают случаи, когда Алёнка тоже куражится. Бывает непослушной. Тогда Томочка сердится и воспитывает её на своём тарабарском
– Господи, некогда ребенку и отдохнуть, – вздохнула мама.
Томочка тоже вздыхает. Ей тоже жалко брата. И что он так долго учит? Тут запоминать-то нечего…
Девочка кладёт куклу на диванчик, накрывает простынкой и обращается к маме:
– Маматька, ти помотли за Лёкой, я подю Воке покоблю. Ляня?
Мама некоторое время смотрит на дочь, усваивая её речь, потом соглашается, улыбнувшись.
– Ладно, пойди, пособи Вове. А я посмотрю за твоей Алёнкой.
Вова заучивал:
– Откуда дровишки?.. Откуда дрова… дровишки? Из лесу вестимо. Отец, слышишь, рубит, а я отвожу…
Сестрёнка подходит к брату, встаёт напротив него у стола, который едва переросла, и, сведя брови к переносице, строго спрашивает:
– Вока, ти потиму не моесь запонить? Вот как нядя. Отьняди, в тюдёнюю симнюю полю я… – и девочка без запинки прочитывает первое четверостишие стихотворения.
Вова смотрит на сосредоточенное личико сестрёнки, его глаза выражают удивление: "Однажды, в студёную зимнюю пору я из лесу вышел…" – неужто этакий гномик смог так быстро заучить четверостишие? Он бьётся без малого целый час, и если запомнил чего из стихотворения, так самую малость. А эта…
– Ти поня? – спрашивает девочка.
Вова машинально кивнул, дескать, да, понял. И тут же затряс отрицательно головой – ничего не понял. Что тут поймёшь: тя-тя, тю-тю, полю-голю…
Томочка всплеснула ручками.
– Ню, какой ти непонятний! – и вновь стала пересказывать стихотворение, причем теперь уже всё, от начала и до конца.
У Вовы глаза полезли на лоб – ему бы такую память!
– Ти поня? – вновь спрашивает Томочка, переведя дух.
Брат пожал плечами: что тут можно было понять, сплошное тарам-барам.
– Ню, как ти не моесь понять? – её чёрные глазки, словно росой омытые смородиновые ягодки, смотрят на брата недоуменно. – Воть мотьли: снег, – она показала ручонкой на сугроб снега за окном и на столе из книжки сделала наклонную плоскость, представляя её за воображаемую горку. На горку поставила ластик (стиральную резинку), а внизу под наклоненной стороной книжки поставила точилку для карандашей.
– Етя ти, – показала на зеленую пластмассовую точилку, – а етя лётятка и мутитёк с нокотёк, – показала на резинку. – Поняль?
Вова кивнул в знак согласия – "это он, а это лошадка
А Томочка излагала стихами ею представляемую картину, ведя по книжке точилку.
Вова всё понимал. Понял, что где-то за горой в лесу отец мальчика рубит хворост, а мужичок с ноготок вывозит его домой.
– "Нё, мёкия! – кикунь манюкиня баком, тьванюль подь утьти и бытей тятягаль". Поняль, как нядя утить?
"Но, мертвая! – крикнул малюточка басам, рванул под уздцы и быстрей зашагал", – мысленно перевёл мальчик скороговорку сестры. Но на её вопрос, – понял ли он, как надо заучивать? – отрицательно покрутил головой.
– Нет, не понял. Повтори.
– Нё, мёкия! – кикунь манюкиня баком… – заново прокартавила Томочка четверостишие. – Поня?
Вова пожал плечами.
Сестрёнка рассердилась.
– Ню-у, ти какой непоня-ятний! Мотли, – девочка теперь уже взяла ластик и покатила его по "горке". – Тьванюль подь утьти и бытей тятягаль. ("Рванул под уздцы и быстрей зашагал".)
Однако Вова не понимал. Ну, ничегошеньки. И почему он такой непонятливый? – хмурилась девочка. Он так никогда не научится запоминать, если не будет представлять себе то, что заучивает.
А Вову забавлял лепет сестрёнки, её удивительная память и та настойчивость, с которой она пытается его чему-то обучить.
Какая она забавная…
У Томочки из глаз готовы были брызнуть слёзы. Ей вдруг показалось, что брат дразнит её и потому заставляет по нескольку раз повторять стихотворение. Тут ещё Вова отвалился на спинку стула, закинув ладони за голову, потянулся и, действительно, хохотнул Может, это получилось не нарочно, от сладкого потягивания. Бывает же такое, потянешься, позевнёшь и потом от удовольствия улыбнёшься, а то и засмеёшься. Однако девочку его поведение очень обидело и…
Она вдруг схватила ластик и кинула его в лицо брата.
На, тебе, просмешник!
Мальчик вскликнул: – Ой! – и закрыл лицо руками.
Наступило молчание.
Вова, бывало, наказывал сестру, не больно-то спускал обид. И, вполне возможно, что он сейчас ей поддаст. А рука у него такая горячая!
Но Томочка не сошла с места, не убежала. Стояла, насупившись, и виновато крутила пальчиком о стол.
Но долго молчать она не умела. Придвинувшись к брату, стала жалеть его.
– Вовотька, я нетяйня… Вовотька, я больте не будю…
Она прижималась к нему, и всё норовила дотянуться до его головы, до его рук и разомкнуть их. Ей казалось, что он плачет. Она так сильно обидела его, что ему теперь очень больно.
– Вовотька, не пать… я нетяйня… – говорила она, позабыв про свой испуг. И она, быть может, тоже заплакала, и даже, наверное, громко от жалости к брату. Но Вова вдруг приоткрыл лицо и произнёс:
– Ку-ку! – и засмеялся, почесывая лоб.
Томочка обрадовалась, запрыгала, прихлопывая в ладоши, и они рассмеялись.