Реплика в зал. Записки действующего лица
Шрифт:
– Поправимо!
– сказал он, зыркнул взглядом вправо-влево, что-то буркнул подбежавшему полковнику, после чего свет погас. Начался фильм.
Тихонова и Гостева повели в баню, а нас с Переверзевым к длинному двухэтажном строению из красного кирпича, в котором, пока мы подходили, стали загораться окна.
В этот поздний ночной час персонально для Переверзева открыли центральный Военторг грозной войсковой группировки. За прилавками стояли срочно вызванные из домов продавщицы, они же, по традиции, - жены местных офицеров. Иван Федорович стал избавляться от форинтов. За полчаса он потратил все. Помню из
Большие белые коробки с приобретениями молодые офицеры понесли в темноту, а мы оказались в светлом предбаннике, где Иван Федорович сел на лавку, откинулся и сообщил, что ему плохо. "Нитроглицерин?" "Дайте..." - его губы посинели. "Доктора!"
Военные доктора не медлят. Переверзева на носилках отнесли в госпиталь.
Мне же ничего не оставалось, как в сопровождении голого офицера, одного из тех, кто выполнял приказ командующего "устроить гостям настоящую баню", сначала коротко попариться в бане русской, потом перейти в финскую сауну, потом проверить на себе душ типа шарко, потом нырнуть в холодный бассейн. В бассейне я застал Гостева с Тихоновым, которые до меня прошли тот же путь, но не торопясь.
Когда мы без Ивана Перверзева, отстиранные и румяные, вошли в зал офицерской столовой, члены военного совета армии во главе с командующим, при полном параде и с женами, были там. Они стояли вокруг просторного круглого стола, приготовленного к пиршеству. Жены стали пожирать глазами Тихонова, генералы нахваливать фильм.
Командующий передал мне заключение медиков: сердце Ивана Федоровича совершенно изношено, человека надо срочно укладывать. Завтра ему лететь нельзя, оставляйте в госпитале...
И тут распахнулись двери, и Иван Переверзев во главе небольшой группы войсковых эскулапов появился собственной персоной. На своих двоих, в концертном костюме. Бледный, с виноватой улыбкой.
Об "остаться" не может быть и речи, категорически заявил он. Абсолютно, что бы ни говорили! Завтра должен быть в Москве!
– Ваше решение?
– по-военному обратился ко мне командующий.
– Сейчас посоветуемся...
Отвел Переверзева в сторону: "Играете с огнем, Иван Федорович! Они считают, вам нужно отлежаться. Лететь опасно".
– Не бросайте меня, Даль Константинович!
– взмолился Переверзев.
– Вместе приехали, вместе уедем! Что здесь одному валяться...
Нет такого сердца, которое не откликнулось бы на столь истовую мольбу.
– При одном условии...
– На все готов!
– Вы отмените поездку в Сибирь, а сразу с женой отправитесь отдыхать и лечиться. Если обещаете, полетим. Обещаете?
– Клянусь!.
Узнав о нашем решении, генерал армии приказал полковнику медицинской службы, главврачу госпиталя, с этой минуты не отходить от Переверзева ни на шаг, лично блюсти его ночью, а утром сопроводить до места в самолете.
Возвращались в наш "Интерконтиненталь" двумя машинами. В одной везли Гостева и Тихонова с женой, в другой на пассажирском месте впереди сидел я, а сзади - Переверзев с полковником. Полковник держал на коленях большой медицинский кофр с лекарствами и прочим, что могло бы
В самолете полковник в последний раз проверил у Переверзева пульс, давление и только после этого удалился. Вместе с кофром.
На подлете к Москве, Переверзев тихо сказал:
– У меня просьба... Не рассказывайте в Москве, что случилось. А то узнают, больше не пошлют, больной, скажут... Можно попросить?
– Клянусь!
– теперь поклялся я.
– Если сразу уедете в санаторий.
Дня через три он мне позвонил.
– Докладываю: Сибирь отменил, едем с Ольгой в санаторий, под Москву, буду гулять.
И позже был звонок: "Посылают в Прагу... Вот бы нам вместе... С вами теперь - хоть в разведку!"
Он скончался через три года, не успев озвучить одну из лучших своих ролей - дворецкого Бриггса в "Чисто английском убийстве". Озвучивал его друг Евгений Весник.
И, помню, как спустя еще какое-то время ставил в очередной номер "Советского экрана" информацию о том, что новому кораблю Азовского морского пароходства присвоили имя "Иван Переверзев". Корабль сходил со стапелей.
А Игорь Гостев, завершив трилогию по Цвигуну, уже в девяностые годы, незадолго до своей кончины снял телевизионную картину "Серые волки", в которой роль Хрущева впечатляюще сыграл Ролан Быков.
Вячеслава Тихонова после той нашей поездки в Будапешт ожидало еще много радостей. Например, получение звания Героя социалистического труда. Я оказался - и помню это очень хорошо - на коллегии Госкино СССР, которую Ермаш начал словами: "В жизни советского кино произошло важное событие. Вчера Леонид Ильич посмотрел фильм "Семнадцать мгновений весны", он высоко оценил идейные и художественные достоинства картины. Будем готовить документы на награждения..."
К тому моменту фильм существовал уже лет шесть или семь, впечатлиться им многократно успел и советский народ, и даже, как было рассказано, венгерский. Андропов очень хотел показать фильм Брежневу, но несколько лет это ему не удавалось. И вот удалось. Брежнев уже был далек от своей лучшей физической формы. Фильм ему очень понравился. Разведчику Исаеву, принявшему облик Штирлица, Леонид Ильич тут же в просмотровом зале велел присвоить звание Героя Советского Союза. Ему объяснили, что такого человека не существует. "Тогда дайте Героя артисту". Дали.
Забыли тогда наградить только Юлиана Семенова - автора романа и сценария. Но он устроил шум и через некоторое время тоже получил орден.
Недавно Вячеслава Васильевича Тихонова не стало. Как писали, последние годы он безвылазно жил на даче, а Тамара - в московской квартире. Виделись редко.
Тридцать с лишним лет будто просвистели. Но, как сейчас, вижу Штирлица, в темных очках упруго шагающего по улице Ваци.
Мексиканские иллюзии
Перебирая в мыслях прошлое, иногда думаешь: а не лучше ли было назвать свои воспоминания "Исповедью дурака"? Причину столь прискорбной самооценки можно разглядеть хотя бы в той истории, которая последует дальше. Конечно, эпоха была своеобразная, что там говорить. Но и мы были не лучше, чего уж скрывать...