Репрессированные командиры на службе в РККА
Шрифт:
В: Какие основания были у Вас для возбуждения дела на Тодорского и его ареста, какими доказательствами Вы располагали… об участии Тодорского в заговоре?
О: Я совершенно не помню что-либо по этим вопросам и ответить на них не могу.
В: Заявлял ли Вам Баранов, когда он составил по вашему указанию справку на Тодорского о том, что необходимых данных для ареста Тодорского в собранных им материалах нет?
О: Этого не было. Я никогда не отдавал приказаний об аресте лиц, если на них было недостаточно материалов. Показания Баранова о том, что я дал ему указание об аресте Тодорского при отсутствии доказательств виновности последнего я отрицаю…
В: Допускались ли
О: Об избиении Тодорского мне неизвестно. Сам я к Тодорскому также не допускал подобных действий. Мозулевский мог допустить подобные действия, но избивал ли он Тодорского или нет, я сказать не могу. Тодорского с Мозулевским я мог допрашивать, но при мне Мозулевский Тодорского не мог бить, т. к. я бы ему это не разрешил…» [81]
Мозулевский был прав, когда говорил, что протокол допроса от 7 октября 1938 г. был составлен по данным собственноручных показаний Тодорского, к тому времени уже написанных им. Действительно, еще неделей раньше датируется его заявление главе НКВД СССР. Оно следующего содержания:
«Приношу Вам повинную в том, что являлся участником военно-контрреволюционного заговора, в который вступил в декабре 1932 г., будучи завербован в него Фельдманом.
По его указанию проводил вредительскую работу в области военно-учебных заведений.
Попав в заговор, запутавшись в служебных и личных связях с врагами народа и вследствие морального разложения (пьянства)… стыд перед Вами и К.Е. Ворошиловым, ввиду Вашего и его всегдашнего хорошего отношения ко мне, воспрепятствовали мне явиться ранее с повинной, также как и сознаться сразу после ареста» [82].
В собственноручно написанных после этого заявления показаниях Тодорский подробно излагает (по годам, периодам, этапам) свою деятельность, начиная с 1921 г., нисколько не щадя ни себя, ни других. Все эти показания и послужили базой для упомянутого протокола допроса от 7 октября 1938 г.
Вернемся к этому злополучному протоколу, а точнее, к его главной части – признанию А.И. Тодорским (после трехнедельного отрицания) своего участия в военном заговоре. «В феврале 1932 г. я был назначен заместителем начальника Главного управления РККА. Работая вместе с Фельдманом, который являлся начальником этого управления, я близко с ним сошелся…
Однажды в конце ноября или в начале декабря 1932 г., после очередной моей пьянки и невыходе на работу в течение 3-х суток, я был вызван Фельдманом…
Фельдман заявил, что о таком моем поведении он, независимо от его хорошего ко мне отношения, вынужден будет доложить НКО (народному комиссару обороны. – Н.Ч.) Ворошилову и будет просить его о снятии меня с работы.
Я начал просить Фельдмана не делать этого. Фельдман заявил, что он этого пока делать не будет и что к этому вопросу еще вернется…
В Главном управлении РККА в тот период работал Савицкий, которого я опознал как комиссара Центральной (петлюровской) Рады и поставил об этом в известность Фельдмана и работников партбюро НКО Симонова и Минчука.
Фельдман обещал доложить Гамарнику. Через несколько дней я спросил Фельдмана, докладывал ли он о Савицком Гамарнику. Фельдман заявил, что Гамарнику об этом доложено и решено больше о Савицком вопроса не поднимать…
Обращаясь ко мне, Фельдман сказал:
– Александр Иванович, нам с Вами в прятки играть нечего. Вы не ребенок, видите и знаете, что в армии имеется большое количество высшего начальствующего состава,
Фельдман спросил, разделяю ли я эти взгляды и можно ли меня считать в этом отношении своим человеком. Я ответил утвердительно…» [83]
Так вот, согласно протоколу допроса и соответствующих собственноручных показаний А.И. Тодорского, происходила его «вербовка» в заговорщическую организацию. Её, как сообщил Фельдман, возглавляли Гамарник и Тухачевский. Как все просто и до изумления примитивно!.. Взрослый, солидный человек, занимающий высокую должность в центральном военном аппарате, молча выслушав «крамольные» речи другого не менее важного чиновника о необходимости свержения руководства партии и правительства, об установлении в стране военной диктатуры, без единого вопроса, нисколько не удивившись постановке такого вопроса, сразу же утвердительно кивает головой. Вся эта ткань шита белыми нитками, хотя там и сям проглядывают лоскутки реальных событий, действительно имевших место (назначение на соответствующие должности, случаи выпивок и невыхода на работу и т. п.).
Как и всякому новому заговорщику, Тодорскому тоже «нарезали» кусок – организовать вредительство на вверенном ему участке работы. По словам Фельдмана (см. протокол допроса от 7 октября 1938 г.), «… наша главная задача сейчас сводится к тому, чтобы путем вредительства подготовить армию к… поражению» [84].
Тодорский показал, что при назначении в Военно-воздушную академию он получил от Фельдмана задание вести в ней вредительскую работу. Что конкретно делалось в этом направлении? А вот что! Он сообщает, что, будучи начальником академии, а затем руководя УВВУЗ, «…умышленно сокращал разверстки новых контингентов слушателей, задерживал материалы на отчисление из академий негодный и политически неблагонадежный слушательский и преподавательский состав, вносил путаницу в учебных программах и планах академий, задерживал выпуск новых учебников и учебных пособий, добился ликвидации в академиях вечерних отделений с целью не дать в РККА должного и достаточно подготовленного в военном отношении командного состава…» [85]
В своих собственноручных показаниях от 10, 14, 15 и 16 октября 1938 г. Тодорский подробно расписывает вредительскую деятельность, якобы проведенную им в «Жуковке» и в УВВУЗе РККА, перечислив при этом ряд лиц, с которыми он был связан и которых якобы сам завербовал. Его писательский дар и здесь не мог не проявиться – большие разделы показаний даны им с описанием мельчайших деталей, подробностей и нюансов. Получился увлекательный роман!..
Такое помрачение, упадок моральных и физических сил продолжались у А.И. Тодорского два с половиной месяца – до середины декабря 1938 г. Впоследствии он писал, что «в этом поистине смертельном бою я превозмог человеческую слабость и сохранил политическое достоинство, добившись отрицательного протокола» [86].
Отрицательный протокол в понятии Тодорского означал отказ от ранее данных им показаний. Действительно, такое событие произошло 16 декабря 1938 г. у следователя Баранова, что нашло свое отражение в протоколе допроса от 20 декабря. Этим же числом датировано и его заявление на имя Главного военного прокурора, в котором Тодорский говорит, что «вынужден был в состоянии глубокого потрясения дать клеветнические показания на самого себя, как врага народа, но как только я пережил этот тяжелый период, сразу же отказался от ложных показаний…» [87]