Requiem
Шрифт:
Впрочем, понесенное наказание не исчерпывалось одним только изгнанием: чужая готовая истина, не переплавленная собственной болью, как обнаружилось, стоит немногого, и вот восхотевшие познать всю тайну Добра и Зла, они сумели обнаружить только свою наготу.
Впрочем, говорят, что в еврейском подлиннике игра слов "мудрость" (арум) и "нагота" (эрум) звучит еще более жестко (если не сказать - издевательски), давая возможность метафорического противопоставления этих понятий друг другу. А значит, нагота здесь может быть понята и как некоторая метафизическая категория, как прямая неспособность соблазненной дармовщиной души вместить в себя не только все откровение мира, но и ничтожно малую его часть...
Тайный замысел нашего Создателя, земное
Бессмертие было даровано им изначально, и вот теперь, с впадением в грех соблазна чужой готовой истиной, им предстояло, спотыкаясь о творимое ими же самими зло начинать великий и скорбный путь познания добра, но теперь уже за пределами рая, в ипостаси смертных. Множась и множась в своих потомках, человек оказывается приговоренным на вечное восхождение к тайне своего собственного назначения; и, может быть, только полная сумма поколений бесчисленных множеств индивидов окажется в состоянии до конца исчерпать этот нескончаемый поиск добра, одновременно до конца исчерпав и происк вершимого ими же самими зла...
Притча о блудном сыне, как капля росы, отражает в себе этот вечный удел всех потомков Адама и Евы.
Я сказал, что тот вывод, который объясняет бесконечное умножение индивидуального, атомарную организацию наделенной душой материи необходимостью полного исчерпания поиска надмировой истины, граничит с открытой дерзостью. В самом деле, если земная любовь земного человека тождественна той, которую питает к человеку Бог, если движимое человеческой любовью органически вплетается в единую ткань Творения, если Бог творит человека руками самого человека, то что же тогда творимое этими же psj`lh зло?
Если собственное назначение человека полностью скрыто от него, то не есть ли творческий поиск смертного в каком-то кромешном, озаряемом лишь редкими вспышками истинной любви мраке собственным поиском Бога?
Открыта ли Ему Его собственная тайна?
Важнейшим элементом христианского вероучения является утверждение того, что рано или поздно всех нас ждет Суд. Между тем, даже земной суд отличен от расправы. Поэтому и небесный Суд над человеком невозможен, если ему неизвестно его собственное предназначение, а следовательно, неизвестны и критерии праведности его жизни: ведь это только в земном суде незнание закона не может служить освобождением от ответственности за его нарушение. Небесный Суд - иной природы, и если тайна человека способна раскрыться лишь всей сумме поколений, то можно ли неведомыми его законами судить индивида? Если сам Суд относится лишь к "концу времен", то не означает ли это, что и Судья познает истину лишь в самом конце пути? Но если и Он исчерпывает истину лишь по его завершении, то как можно судить тех, кто сложил земную кладь задолго до этого? Да и зачем вообще всему человеческому роду истина, если она обретается только под самый конец? Зачем весь земной путь познания индивида, если вся правда способна открыться только тем, кто будет жить лишь через миллионолетия. А впрочем, к чему она и там, если и ими ничего в пройденном уже нельзя будет исправить. Мы же, живущие сегодня, восстав к Суду, в любом случае узнаем эту истину только для того, чтобы тут же снова уйти в небытие, так и не разрешив своей совести. Зачем?!
Бог создает человека лишь на шестой день Творения и только это открывает путь познания нравственных начал мира, абсолютное же одиночество среди абсолютного ничто в еще не созданном Им мире должно было бы означать собой полное отсутствие всяких представлений о добре и зле. Семантический элемент Его Слова, ни добро, ни зло не могут, во всяком случае не должны существовать до него. Да и в человеческой действительности они существуют именно благодаря атомарной организации всего наделенного душой; нерасчлененная же всепланетная слизь была бы неспособна породить их. Словом,
Правда, вся эта логика безусловна только для смертного. Экстраполяция же собственного интеллектуального и нравственного опыта на Высший разум недопустима. Она была бы справедливой только в том случае, если конечное сознание человека оказывалось в состоянии вместить в себя полное представление о безмерно превосходящем его Абсолюте, но это невозможно. Поэтому уже сама попытка распространения своей ментальности на опыт Божественного познания, а значит, и попытка усомниться в том, что Бог уже изначально знает заранее предначертанный Им же итог всемирной истории, есть род богохульства. Одной из аксиом теологической мысли вот уже много столетий является утверждение Его абсолютного всеведения.
Однако и постулируемое человеком всеведение Создателя - это ведь тоже проявление чисто человеческой ментальности. Сознание смертного не восстает против этой аксиомы не находя в ней ничего невозможного как раз потому, что все мы - духовный образ и духовное же подобие Бога: именно это дает возможность видеть в нашем слабом разуме (способном, однако, заглянуть и через край m`qrnyecn!) бледную тень, отбрасываемую Абсолютом, и наоборот: в Абсолютном видеть бесконечно умноженные собственные возможности человека. Словом, всеведение Творца - это только неограниченно увеличенные его собственные способности.
Меж тем, именно такое линейное сопоставление и есть форма кощунственного умаления Бога. Ведь в отличие от мысли смертного, которая совершенно беспомощна без опосредования практической деятельностью или вещественностью знака, всемогущая мысль Творца обладает силой прямого действия, то есть уже самый акт Его мышления есть процесс и непосредственного порождения всего необходимого материала и адекватного воплощения в нем всей полноты Его замысла.
Когда-то меня учили, что Гете вкладывает в уста Фауста дерзкую материалистическую мысль, подрывающую самые устои веры, однако теперь я отчетливо вижу, что Фауст нисколько не кощунствует пытаясь переосмыслить, вероятно, самый знаменитый стих Иоанна. "В начале было Дело" - заключает свои размышления мятежный гетевский философ, но ведь именно эта мысль и есть безупречно строгая интерпретация самого Богослова. Да, действительно, "В начале было Слово", - утверждает евангелист, но вместе с тем постулирует: "Слово было Бог", а это необходимо означает, что уже само Слово должно обладать без исключения всеми атрибутами Бога, а значит, и всемогуществом ("...солнце останавливали Словом, Словом разрушали города"). "В начале было Дело" означает, что само Слово обладает силой прямого действия.
Для нашего Создателя не существует решительно никакой разницы между тем, что в нашем лексиконе именуется словом и делом, для Него это разные имена чего-то одного и того же. Не отголосок ли этого звучит в аксиоматике христианской этики, утверждающей, что умысел столь же греховен, сколь и его воплощение: "Не возжелай жены ближнего" - но вот: "Кто смотрел на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем". Об этом же прямо говорит книга Бытия, в которой конспект повествования о сотворении мира выглядит буквально так: "И сказал Бог...
– И стало так". Никакого промежуточного звена между Словом и воплощенным в материал результатом нет - Слово самым непосредственным образом, немедленно, обращается в материализованный итог.
Но если Слово действительно обладает силой прямого действия, то что же: незавершенность Дела есть в то же время и неизреченность самого Слова? Ведь ни всеобщая история рода, ни моя собственная история, история маленького конечного индивида, еще далеко не завершены. Но если так, то не завершено и Дело; и если само Дело - это только иное имя Слова, то, получается, что до сих пор не изречено и Оно. А значит, и Создатель так до сих пор и не знает ни того, ни другого - ни итога моей жизни, ни результата всей мировой истории?