Решальщики. Движуха
Шрифт:
Свалившаяся посередь жары как снег на голову дальняя родственница тридцать лет прослужила билетером в знаменитом Одесском национальном академическом театре оперы и балета и по этой причине мнила себя заядлой «балетоманкой». Равно как и записной «операманкой». К чему, по ее собственному убеждению, обязывала легендарная «певческая» фамилия. И хотя новый театральный сезон в Петербурге еще не начался, к неудовольствию Виктора Альбертовича, именно на эти дни пришлись гастроли балета Эйфмана, приуроченные к 65-летию маэстро. Как результат — все почтенное семейство Голубковых, включая малолетних наследников и телохранителя Влада,
Морально готовясь к неизбежному, Брюнет беспрестанно вздыхал и обильно потел. Однако на порядок заметнее сейчас нервничал Влад: он беспрестанно вертел головой по сторонам, напряженно всматриваясь в публику, и периодически ощупывал подмышечную кобуру, спрятанную под пиджаком «от Бриони» (личный подарок Брюнета). А все потому, что на днях наконец удосужился посмотреть подсунутый Купцовым диск с третьей частью «Крестного отца». И теперь, впечатленный кровавым финалом расстрела семейства Корлеоне на ступенях палермского театра, Влад расценивал Александринку как место повышенной киллерской угрозы.
— Виктор! — с придыханием и не без старческого кокетства баском зашептала в правое Брюнетово ухо Элла Семеновна. — А вы уже были в этих стенах после реконструкции? [7]
— Нет, — буркнул Виктор Альбертович, которого люто коробило подобное фамильярное обращение. Да еще и с местечковым одесским «прононсом».
— Ай-ай-ай! Как же так, ВиктОр?
— Хм… Работы много. Дела.
— На самом деле, тетя Элла, он просто терпеть не может балет. Хотя вживую ни разу его не видел, — снисходительно улыбнувшись, внесла поправку слева госпожа Брюнетша.
7
В данном случае речь идет о генеральной реконструкции, проводимой в 2005–2006 гг. и приуроченной к 250-летию театра.
— Не может быть! ВиктОр! Голубчик! Как можно не любить балета?! Тем более Эйфмана! С его такой ослепительной дерзостью пластических решений?!
— Так это он сейчас будет… хм… плясать? — явил во всей красе дремучее невежество «владелец заводов-газет-параходов».
— О, боги! — ужаснулась мадам Плевицкая и картинно всплеснула руками. — Но и ты, Алинушка, хороша. Нужно заниматься эстетическим воспитанием мужа. Ты меня слышишь?
— Непременно, тетушка. Вот прямо сейчас и начну.
— Ах, я так взволнована! Завидую вам, ВиктОр. Сейчас вам предстоит впервые окунуться в божественный мир танца. Это состояние — оно сравни… Э-э-э-э-э… Я даже не могу подобрать достойного эпитета… Это все равно, как впервые взойти на брачное ложе с любимой женщиной.
— Да ладно. Какое там ложе? Они же все — пидоры!
— ЧТО? КТО? — потрясенно отшатнулась от крутого, но дремучего родственника мадам Плевицкая.
— Ну эти, которые балеруны…
Хвала Мельпомене, что в следующую секунду свет в зале упал, а занавес, соответственно, поднялся. Иначе сия культуроведческая дискуссия грозила обернуться тетушкиным не эстетическим экстазом, но — прозаическим инфарктом…
На подъезде к городу Купцов слегка подзастрял в пробочках, так что к офису «Феникса» в начале
Зеленков нетерпеливо дожидался гостя на улице: он стоял у входа под козырьком, курил неизменную сигарету и общался с уже знакомым решальщикам охранником. Возле их ног покачивались бутоны роз, горела под колпаком свеча. Капли дождя стекали по стеклу, как слезы…
«Любопытно, — подумал Петрухин, расплачиваясь с таксистом и выбираясь из машины, — всплакнул ли кто-нибудь по Образцову? Всплакнул ли кто-нибудь по человеку с выразительным прозвищем Людоед? Вполне может статься, что и нет… А еще интересно: сколько сроку они намерили этому импровизированному мемориалу? В принципе, при таких оборотах и завязках птенцы гнезда „Фениксова“ вполне могут потянуть и обустройство здесь Вечного огня. В память о всех безвременно ушедших жертвах беспредела…»
В кабинете у Котьки жалюзи были закрыты и горела настольная лампа. В ее свете густой сизой волной предсказуемо плыл сигаретный дым.
— Ну что скажешь, коллега? — с трудом сдерживая нетерпение, спросил Зеленков. Ему так не терпелось услышать о результатах проведенных решальщиками раскопок, что он забыл предложить гостю напитки.
О чем «тактичный» Петрухин, впрочем, не преминул напомнить.
— Блин! «Семен Семеныч»! — шлепнул себя по лбу хозяин и, подорвавшись с места, оперативно организовал для Петрухина «темное запотевшее». Затем, выждав для приличия время, необходимое для первых, самых вкусных глотков, повторил вопрос.
— Вот этот телефончик, — Дмитрий протянул бумажку с номером, — числится за «Манхэттеном». Именно по нему звонил один из убийц вашего Людоеда. Сразу после исполнения заказухи.
— О как! Сейчас проверим! — Зеленков развернул на экране монитора клиентскую базу данных и принялся азартно стучать по клавишам. Не прошло и минуты, как выражение азарта на его лице резко сменилось разочарованием. — Увы, но это всего лишь телефончик приемной. По нему сотни человек в день звонят. Спроси у секретаря, кто звонил, — она и не вспомнит.
— Есть такое дело, — подтвердил Петрухин. — Не помнит Татьяна этого звоночка.
— Какая Татьяна?
— Секретарша «Манхэттена».
— Так вы и это уже прокачали? Ну вы даете, мужики! А с какого номера звонил убийца, тоже знаете?
— Само собой. Расклад покамест вырисовывается такой: исполнителей, похоже, было двое. Незадолго до убийства ими самими либо кем-то третьим, но для них по паспорту жителя Гатчины Нечаева были приобретены две «мегафоновские» сим-карты. Которым суждено было прожить короткую, но яркую жизнь. Одна из симок, та, что, судя по всему, была у стрелка, в день кончины Людоеда отработала тринадцать минут шестнадцать секунд и с тех пор голоса не подавала.
— А вторая?
— Ее «биография» оказалась длинней на одну минуту и три секунды. Столько продолжался звонок в «Манхэттен», имевший место быть сразу после убийства Образцова. И я не склонен думать, что туда звонили поинтересоваться ценами на пряники.
Зеленков задумался:
— Хочешь сказать, что некий наблюдатель сперва убедился, что Людоед благополучно перешел в другое состояние, а потом позвонил и доложился заказчику?
— С вами приятно иметь дело, инспектор Зеленков, — растянулся в довольной улыбке Петрухин. — Похоже, вас еще не до конца скрутила лютая болезнь «водярка мозга».