Решальщики. Раскрутка
Шрифт:
Везде отвечали: нет. С той лишь разницей, что в одних случаях это делали вежливо, в других — с издевкой. А иногда злобно интересовались, когда же он отдаст то, что занимал раньше? Так или иначе, но везде говорили: нет. А один сучонок — «козел! харя деревенская!» — посоветовал даже сходить на биржу труда. «В жопу ее себе засунь, свою биржу, скобарь херов, быдло!..» Короче — везде облом, везде отвечали: нет, нет, нет…
В какой-то момент в горле окончательно пересохло от повторения текста-мантры, а похмельно-дрожащие пальцы окончательно перестали попадать в нужные цифры. Старостин решил взять небольшую паузу, положил трубку на рычаги, и буквально сразу телефон разродился
Так что заинтригованный Старостин не сразу, но все-таки снял трубку:
— Алё?!
— Чего это у тебя второй час подряд занято? Никак деньгами разжился и «секс по телефону» заказал?
— Кто это?
— Следователь Петров беспокоит. Ты там как сейчас? Вменяемо бухой? Мозгу включить еще в состоянии?
— Здрасте, э-э-э-э… Леонид Николаич… Я это… ни в одном глазу… Работаю… творю, так сказать…
— Отрадно слышать. У нас к тебе один вопросик.
— Слушаю.
Нетрудно догадаться, что поэт совсем не обрадовался: и этому звонку в целом, и новым вопросам в частности. Однако благоразумно решил, что лучше уж переговорить с Леонидом Николаевичем по телефону сейчас. Нежели отказаться от беседы и после, ежеминутно вздрагивая, ждать, когда на квартиру заявится садист Петрухин собственной персоной.
— Помнишь, ты нам рассказывал про азербайджанца Эдика?
— Э-э-э-э… Да.
— Твой знакомец, Андрей, его часом Этибаром не называл?
— Нет, не называл.
— А как он выглядел, Эдик?
— Дык… Азер, он и есть азер. Для меня они все на одно лицо.
— А ты подумай как следует! — Голос Купцова сделался настойчив. — Эдик этот: он высокий или низкий? Спортивный или, наоборот, увалень?
— Да какое там — «спортивный»? Бурдюк с салом на коротких ножках. Шея такая, что воротничок не застегивается. Но весь на понтах. Он, видите ли, бизнесмен.
— Еще что помнишь?
— Да ничего больше не помню, — уже зло и раздраженно ответил Антон.
Купцов задал еще с десяток вопросов, но большего от поэта не добился. Кроме того, что… «кажется, были у него усы».
— Ладно, понял тебя, Антон. Да! Щас, погоди! Дмитрий Борисович тоже хочет тебе пару слов сказать.
Следом в трубку ворвался веселый петрухинский темборок:
— Привет, Антоний! Как успехи на ниве поэзии?
— Спасибо, работаю.
— Отрадно слышать. Ты вот что, друг сердешный, учти: ежели чего наврал или утаил, про Эдика этого, приеду к тебе самолично и душевно с тобой поговорю. Ты меня понял?
От этих слов Антон поежился и клятвенно заверил, что понял.
— Вот, честное благородное, гражданин следователь, я все как на духу…
Ответом ему стали короткие гудки…
Санкт-Петербург, 27 июля, ср.
Этибар-оглы Мамедов жил в большом красивом доме на Комендантском аэродроме. Светлый и нарядный, свечкой торчал он посреди огромного пустыря, изувеченного строителями, и выглядел декорацией на танковом полигоне. Дом только что сдали, и он не был еще заселен полностью. Так и стоял, в гордом одиночестве посреди пустыря, и сотни его окон отражали пламенеющее закатное небо.
Второй вечер подряд Петрухин с Купцовым сидели в салоне «фердинанда» и играли в нарды. Шел девятый час вечера, а господин Мамедов в адрес регистрации до сей поры так и не заявился.
— …и все равно — при всей блаженности, Андрюшино поведение должно было Анюту насторожить, — резонно
— Ерунда! Это еще у Довлатова было: «женщины любят мерзавцев», — парировал Дмитрий, отвечая «дур-чаром». [27] — А наша Анечка, при всей своей мечтательности, все одно — суть баба.
26
Комбинация кубиков «6:2» (перс.).
27
Комбинация кубиков «4:4» (перс.).
— Баба-то баба, но отнюдь не дура.
— Э-э, брат! Бабы в таких делах, как любовь-морковь, все поголовно дуры. Как доходит до нежных чуйств — все, беда! Дура дурой… и сплошная «Санта-Барбара».
Купцов усмехнулся:
— Да-а, крепко! Всего несколькими словами охарактеризовал лучшую половину человечества. Ярко, точно, как ты любишь говорить — глыбко. Феминистки в трауре.
— А то! Как будто, понимаешь, с Восьмым марта поздравил. Ну кидай кости, че ворон считаешь?..
Лишь в начале десятого на дрянной грунтовке показался «БМВ»-«треха».
Дальнозоркий Леонид всмотрелся и бросил зажатые в кулаке кости не на доску, а в коробку из-под нард:
— Едет. Едет Этибар-оглы. Готовься к встрече.
— А че к ней готовиться? — пожал плечами Петрухин. — Между прочим, свезло тебе. Еще бы с десяток ходов и — привет! Попал бы сотни на три, не меньше…
Снаружи микроавтобус решальщиков выглядел пустым и мертвым. Он стоял у подъезда таким образом, что пройти мимо него Мамедов никак не мог. А значит, встреча была неизбежна. Прилично пошарпанная «треха» с тонированными стеклами проехала мимо «Фердинанда», вылезла двумя передними колесами на почти утонувший в грязи поребрик и остановилась.
— А че к ней готовиться? — повторил Дмитрий. — Сейчас мы янычара этого возьмем за вымя крепко-накрепко и выдоим ласково, до последней капелюшечки.
Дверь «трехи» распахнулась, показались ноги в черных блестящих ботинках и белых носках. Следом вылез сам Этибар-оглы Мамедов. Был он весьма полным, рыхлым, смуглым и с черными густыми усами. Партнеры отметили, что поверхностное описание «гения» Антоши тем не менее весьма соответствовало внешности Мамедова.
Этибар-оглы выбрался из машины, взял с заднего сиденья «дипломат», захлопнул дверь. В пику ему Петрухин, наоборот, откатил в сторону левую, которую Мамедову не было видно, дверь пассажирского салона «Фердинанда». В салон тотчас ворвались лучи заходящего солнца, заблестели на гранях латунных костей для игры в нарды.
Мамедов шел, как плыл. Коротенькие ножки его в черных блестящих ботинках на толстой подошве и высоком каблуке смешно семенили по асфальту. Новый асфальт был покрыт слоем грязи, нанесенной машинами с подъездной грунтовки.
Но Этибар-оглы не смотрел под ноги. Вообще, в эту минуту он служил олицетворением достоинства и уважения к собственной персоне: в левой руке — «дипломат», в правой — «труба», за спиной — довольно-таки древняя «бээмвуха» и две-три «точки» в районе Апрашки. А еще в его жизни были русские проститутки, которых он ни на йоту не считал за людей, были деньги — рубли и горячо любимые евры, были золото, четки, показушная религиозность, дыни, анаша, «дежурный» презерватив в бумажнике и презрение ко всему русскому.