Решающий шаг
Шрифт:
Как только погода улучшилась, баи поехали в степь. Их беспокоила судьба отар. На третий день чужой всадник привез и сбросил у порога кибитки бездыханное тело Бабалы. Он нашел пастуха в солончаках, на краю песков.
Вспомнив прошлое и пережитое, Нурджахан вдруг почувствовала тревогу за будущее. «О боже, — взмолилась она, — все в твоей воле! Помоги мне и детям моим! Пусть они не знают того, что выпало мне на долю...»
Из-за кибитки показался человек в одной рубахе и тюбетейке.
— Час вечерний хорош! — сказал он останавливаясь.
— Хорош тот, кто пришел! — ответил Артык, приподнявшись
Ашир растянулся на кошме возле Артыка. Друзья заговорили о посевах, потом о податях, о сборе папах. На звук голосов вышел из своего шалаша Гандым, сосед Артыка.
Ашир расковырял пальцами землю, выплюнул в ямку изжеванный табак и недовольно проговорил:
— Так затянулась эта война, и чем она кончится? К Молла Дурды пришла газета. Там написано, что гер-маны напали на Варшов — город белого царя...
— Курбан ездил в город, — сказал Гандым. — Говорят, русские взяли Арзрум, город турецкого султана.
Ашир махнул рукой:
— Э, мало ли что говорят!
— Погоди, Ашир, — вмешался Артык. — Ты Ивана знаешь?
— Какого Ивана?
— Ивана Чернышова.
— А-а, твоего друга? Знаю.
— Так вот, бывая в городе, я захожу к нему.
— Ну, и что?
— Он тоже говорил, что германам, австриякам и туркам русских не победить.
— А ты верь ему!
— Почему же не верить?
— Овца овце хвост не откусит. Если даже белый царь терпит на войне неудачу, Иван тебе про это не скажет.
— Верно, — поддержал Ашира Гандым.
— Ашир, ты болтаешь что нужно и что не нужно, — хмуро проговорил Артык. —Кто такой Иван — знаешь?
— Он русский.
Артык рассердился:
— Он рабочий, у него ничего своего нет, даже коня! По-моему, лучше русский вроде Ивана, чем туркмен вроде нашего Халназара. В десять раз!..
Гандыму не понравились слова Артыка.
— Кхы! — откашлялся он и заговорил простуженным сиплым голосом: — Артык, ты хватил через край. Халназар — он как-никак свой, мусульманин, да и одного с тобой рода. В трудное время как-никак подсобит, не даст умереть...
— Гандым, что ты мелешь! — вдруг перебил Ашир.
— Облака и те ближе нам, чем такие люди, как Халназар-бай. Подсобит! Он тебя в затылок подтолкнет, если увидит, что зашатался. Помнишь, что он выкинул в позапрошлом году? Содрал за своего дохлого верблюда семьдесят батманов пшеницы, а когда нужда заставила нас продать его, дал только тридцать батманов, да еще с какими назиданиями! А в нынешнем году того же верблюда продал Аманназару за семьдесят пять батманов. Да жадней нашего Халназара нет!
— Вот это правильные слова, — подхватил Артык.
— А знаешь, что говорит Иван? Он говорит: «Что русский дейханин, что дейханин-туркмен — большой разницы нет, они сыновья одной матери, только отцы у них разные. И рабочий им — брат. Всех их до нитки обирают баи, баяры да царская казна. Ты, Артык, думаешь, — говорит он, — что только вашим дейханам тяжело приходится, только вас задавили налогами да поборами? Нет, говорит, русским дейханам еще труднее приходится. У вас, говорит, на войну забирают только коней да налогами, поборами разными разоряют, а русские дей-хане да рабочие и кровь свою проливают, жизни свои отдают». Для
— Кому как, — возразил Ашир. — У Халназара добра не убавится, если б даже забрали Мелекуша, — одного отдаст, десять наживет. А дейханину потерять последнего коня — смерть. Гандым который год не может вылезти из своего шалаша, а у него тянут последнюю папаху с головы.
— И об этом я говорил Ивану, — продолжал Артык. — «Почему так?» — спросил я его. «А потому, говорит, что царь и баяры своих и ваших баев поддерживают, а нас с тобой и за людей не считают. Мы для них вроде рабочей скотины, мы трудимся, а они на наш труд живут, вкусно едят и сладко пьют. Захотят — бросят нам какие-нибудь крохи, не захотят, — не бросят... Вот я, говорит, машинист, неплохой джигит на своем железном коне. Днем и ночью, в стужу и в зной вожу поезда, а много у меня остается от заработка?..»
— Верно говорит твой Иван, — с задумчивым видом сказал Ашир. — У этого «джигита» одежда так ветха, что брось ее в огонь — не загорится... Да, так как же с войной? Когда она закончится, и кто победит? Ничего Иван не говорил об том? Артык ответил:
— Иван сказал так: «Войну ведет царь, баяры и генералы. Купцы и баи тоже стоят за войну: им она выгодна. А народу война не нужна. Солдаты — это те же дейхане, те же рабочие, взятые на войну по приказу царя. Зачем им воевать? Дейханские хозяйства разорены, рабочие семьи голодают. Если царь и баяры не захотят кончить войну, весь народ поднимется против них, как во время войны с японами. Но тогда будет конец не только войне, тогда и самому белому царю останется жить недолго», — сказал Иван, а он знает, что говорит. После войны с японами он сам... — Артык хотел еще что-то сказать, но вдруг замолчал.
— Вон он какой, Иван, оказывается! — удивленно проговорил Ашир. — Такие слова западают в голову...
Гандым все время, пока рассказывал Артык, молчал и внимательно слушал. Но тут его словно прорвало.
— Клянусь аллахом! — воскликнул он. — Эти слова бьют прямо в сердце. Между небом и землей у меня всего-навсего был один верблюд, — я радовался его реву. Только об одном думал: придет весна, отведу его в Мары, продам, и, может быть, поставлю себе кибитку. Да разве дадут до весны дожить!.. Теперь и дрова таскаю на своем горбу, и по-прежнему сидим в черном шалаше, давимся дымом.
— Ну так кто же тебе ближе, — спросил Артык, — Иван или Халназар-бай?
— Я не знаю Ивана, — ответил Гандым, — но в словах его — гнев моего сердца.
Долго еще изливал Гандым свои жалобы, не обращая внимания на то, слушают его или нет. Горестное сожаление о буро-красном верблюде давило его, только что начавшая заживать рана вновь заныла.
Гандым был старшим из четырех братьев. Всех их словно преследовала судьба. Один был подпаском; в зимние холода он обморозил руки и ноги, сильно простудился и заболел какой-то трясучей болезнью. Другого брата конь Меле-бая сбросил с седла, нога его застряла в стремени, и конь долго волочил по земле его мертвое тело. Третий брат пошел на заработки и пропал без вести. После всего этого сам Гандым несколько тронулся в уме, стал припадочным. Временами он терял рассудок, говорил бессмыслицу, дико и страшно смеялся.