Решающий шаг
Шрифт:
Они положили руки на плечи друг другу. За их спинами прокатился вздох облегчения.
Седьмого июня части Красной Армии согласно приказу командующего должны были выбить белых из Теджена. Артыку предписывалось обойти город и ворваться в него с юга. Кизылхан получил приказание пройти со своими джигитами дальше на запад, чтобы ударить по тылам противника.
В этот день конники Артыка могли сами отдохнуть после перехода и дать отдых коням. Под вечер джигиты и командиры собрались вокруг бахши. Он затянул песню о красавице и влюбленном бедняке. Звуки песни и музыка разнеслись далеко по
Я влюблен, сдержать не могу
Этой песни моей в тоске.
Я заснуть опять не могу.
Роза! Твой соловей в тоске...
Страстный призыв отвергнутого бедняка нашел отзвук в сердцах загрубевших воинов. To один, то другой из них выражал бахши одобрение.
— Джа-ан! Джа-ан! — раздавались восторженные крики слушателей.
Бахши запел вторую песню — «Акменгли», сложенную тем же любимым народным поэтом Кемине почти сто лет назад:
Ты, руки опустив, идешь дорогой длинной.
Ты знаешь — ждет тебя ночлег в степи пустыной.
Ты отдохнуть легла, но талией осиной
И не касаешься земли ты, Акменгли!
Весною ранней ты заснула в колыбели, —
Два комара на грудь младенческую сели.
Ты выросла — и два бутона заалели
На персях, для меня раскрытых, Акменгли!..
Артык сидел, сдвинув брови, и, не мигая, смотрел куда-то вдаль. Перед его глазами была Айна. Живые Картины прошлого вставали одна за другой: первые встречи, нетерпеливое ожидание в старом арыке, горячие объятия и поцелуи в тростниках. Тогда запретна была для них любовь, и дорогой ценой заплатила Айна за свою беззаветную преданность сердечному другу. Казалось, звуки дутара и пение бахши не доходят до слуха Артыка, но когда музыка оборвалась, он тяжело вздохнул и пришел в себя.
Вскоре после полуночи Артык сел на коня и повел полк в обход, чтобы выйти на рассвете к южной окраине Теджена. Дозоры белых приняли их за ахальцев. Перед восходом солнца загрохотали пушки: Красная Армия открыла огонь по позициям белых со стороны Геок-сюри. Белые, приняв это за направление главного удара, перебросили под Геок-сюри почти все свои части. Но полки Красной Армии, обойдя город, обрушили главный удар с юго-востока, со стороны песков. С юга на город развернутым строем ринулся полк Артыка. В то же время отряд Кизылхана, перерезав железную дорогу между Душаком и Тедженом, поднял переполох у белых в тылу. Ахальский полк белых, как и обещал его командир, при первых же залпах красной артиллерии ушел в сторону Ашхабада. А туркменская пулеметная команда в самый разгар боя повернула пулеметы и открыла огонь по белым. И не успело солнце подняться к зениту,
Летнее солнце, словно намереваясь спалить все живое, пылало прямо над головами людей. Точно искры пламени наполняли раскаленный воздух, сверкали на солончаковой почве. Пламенное дыхание лета высушило травы. Все кустарники пустыни: гандым, саксаул, черкез, гребенчук, верблюжья колючка — утратили яркую весеннюю зелень,. превратились в истомленные зноем, безжизненные, чахлые стебли.
Усталые, изнемогающие от жары красноармейцы еле тащили ноги. Вода во флягах давно была выпита, и наполнить их было негде. Все водоемы в Геок-сюри оказались отравленными. А караван верблюдов, посланный за водой в Джоджуклы, не мог вернуться раньше захода солнца.
Сопротивление белых было сломлено, гром артиллерийских залпов раздавался уже далеко за Тедженом. Но жажда и невыносимый зной отнимали у пехотинцев последние силы. Бойцы, выдержав напряженный бой, были не в силах бороться с жаждой, слабели с каждой минутой. Обессиленные, они все чаще спотыкались, падали на барханах, на берегах пересохших арыков и, поднявшись, снова устремлялись вперед, — остановить их было невозможно.
Мавы и Кулагин шли рядом. Немилосердный зной жег лицо и глаза Кулагину; трескались иссушенные губы, слабели ноги, он шатался как пьяный. Жажда мучила еще больше, чем зной. Но где достанешь воду в пустыне? Сверкающие солончаковые равнины манили миражем: казалось, что там сверкает под солнцем водная гладь. «Мавы, там вода, вода!» — кричал Кулагин и рвался к миражу.
Жажда томила и Мавы, но у него еще хватало сил идти самому и помогать товарищу. Он нес винтовку Кулагина, временами брал и его под руку.
Кулагин с таким трудом поднимал ноги, словно вытаскивал их из липкой грязи; язык во рту у него распух, он еле ворочал им.
— Ах, Сибирь!.. — мечтательно говорил он. — Какие реки, какие леса!.. Мавы, придется ли еще мне побывать на сорокаградусном морозце в Сибири, или... или я погибну, сожженный сорокаградусным зноем?
Мавы крепче взял его под руку, стал успокаивать:
— Кулагин, мы победили! Враг бежал, даже грома пушек не слышно. Мы не успеем и оглянуться, как будем в Теджене. А там воды — хоть плавай!
— Эх, лысый, когда вырастут у тебя волосы?
— Не так у нас говорят, да ладно, я понял тебя... Кулагин, что это сегодня с тобой? Ты никогда не боялся трудностей, все говорил о будущем...
— Мавы, я задыхаюсь... Почему так трудно дышать?.. Да, я не боялся трудностей... И сейчас не боюсь... Я верю... Но... йо... трудно дышать!
Кулагил стал бредить:
— Мавы, где... ну где же Ирина?.. Она несла воду... Куда же она запропастилась?.. И-ри-на-а-а! — закричал он и, помолчав, усмехнулся: — Ха, вот это дело!.. Дайка скорее напиться, Ирина!.. Иди сюда, я расцелую тебя!..
Он резко пошатнулся и обнял винтовку за спиной Мавы.
Тогда Мавы положил левую руку Кулагина себе на шею, подхватил его под мышку правой рукой и повел дальше. Перед угасающим взглядом Кулагина стояли могучие, прекрасные лес? Сибири. И вдруг ему показалось, что кто-то поджигает эти леса. Он рванулся из рук Мавы, закричал: