Решающий шаг
Шрифт:
Бабахан бессвязно бормотал:
— Тащи, сын вагонщика знает, что делает... Делай так — и все твои просьбы исполнятся. А этот сын дурака, блеет без молока...
Полупьяный Ходжамурад уставился на него мутными глазами:
— Кто этот негодяй? Кто блеет без молока, говори!
— Продай, — говорю ему, — своего жеребца Ходжамураду-волостному за сто рублей. Он тебе в другом деле поможет. А он несет всякий вздор. Говорит — за пятьсот не отдам!
— Да ты о ком?
— Да об Артыке, вот ей-богу!.. Об Артыке Бабалы.
Ходжамурад
— Теперь его гнедой бесится у кола подле моей кибитки...
Артык, и без того думавший: «Это не водку, это кровь дейханина пьют!» — чуть не задохнулся от ярости. Он откинулся назад и долго лежал без движения. «Что делать? Броситься в середину, перебить посуду, схватить за горло?.. Кого?.. Старшину Бабахана? Ходжамурада?.. Но к чему это приведет? Не сегодня, так завтра попадешь к ним в лапы».
Понемногу к Артыку вернулось спокойствие.
Между тем шум в комнате нарастал. Прислушавшись, Артык понял, что произошла ссора между Куллыханом и толмачом. Обидевшись на какое-то слово, хромой писарь кричал:
— Повтори, что ты сказал, собака!
Откинув край килима, Артык снова прильнул глазом к щели. Куллыхан выхватил из кобуры револьвер. Толмач подался к нему:
— Ну, не выстрелишь — бабой будешь!
Куллыхан спустил курок, но волостной Хуммет успел толкнуть его под локоть. Грохнул выстрел. Голубой дым потянулся кверху, вслед пуле, ударившей в потолок. На звук выстрела прибежала Айсолтан:
— Ой, что случилось?
— Куллыхан подстрелил ворону!
Все засмеялись. Этот выстрел, крики толмача, ругань писаря никого особенно не обеспокоили. Только Баллы, подняв голову, повел вокруг мутными испуганными глазами. Бабахан, держа пиалу, наполненную водкой, встал пошатываясь.
— Айсолтан, выпей за мое здоровье, — обратился он к женщине и уронил пиалу.
Его стало рвать, и женщина кинулась подставлять таз. Усы Бабахана обвисли, слиплись. Мерзкий запах ударил в лицо Артыку.
Толмач, распушив усы, пристально посмотрел на сына торговца и как ни в чем не бывало сказал:
— Атаджа, вели принести карты!
Посуду убрали. На ковер упала колода нераспечатанных карт. Пьяные фигуры задвигались, рассаживаясь в круг, руки полезли в карманы, вытаскивая и роняя деньги.
Хуммет начал метать банк. Баллы, никогда не видавший картежной игры, смотрел на все непонимающими глазами. Толмач, взяв свою карту, взглянул на него и сказал:
— Бери карту, чего глаза вылупил!
— Куда ему! — усмехнулся Хуммет. — У него еще молоко на губах не обсохло.
Баллы обидели эти слова, его рябое лицо скривилось в жалкой улыбке.
Когда Хуммет раздал карты, Бабахан бросил поверх банка свой толстый бумажник:
— Давай!
Хуммег протянул ему вторую карту.
— Давай еще! Еще одну!
— Сгоришь!
— Дай, сказал — дай! Сгорю я, а не ты!
Волостной протянул ему
— Сгорел, сын дурака?
Не сказав ни слова, Бабахан вынул из бумажника четыре десятирублевых бумажки и бросил в банк.
Толмач то и дело смотрел на свою карту, не решаясь назначить ставку. Наконец, он сказал:
— Давай на пять рублей. Волостной пристыдил его:
— Сукин сын, весь уезд у тебя в руках, чего ты боишься? Бей по банку!
Бабахан, не выпускавший изо рта чилима, пыхнул дымом и засмеялся:
— Ташлы-толмач храбр, когда кладет в карман. А когда есть опасность потерять, он — в кусты.
Куллыхан, выплюнув табак, вытер губы рукавом и ударил на двадцать пять рублей. Он выиграл, но Хуммет удвоил банк. Тогда Бабахан, засучив рукава, подвинулся вперед:
— Давай на все! В счет всего аула Гоша!
Старшина получил на десятку туза и потянул к себе деньги.
Игра продолжалась долго. Куллыхан проиграл все, что у него было, занял у толмача и опять проиграл. Тогда он снял и положил перед собой свой красный халат:
— Дай карту!
Ташлы-толмач с насмешкой сказал:
— Ну, если теперь проиграет, то и мать родную заложит!
Проигрался и Ходжамурад. Не зная, у кого еще занять, он озирался по сторонам. У «сына вагонщика» он уже брал дважды. Тогда Бабахан приказал Баллы:
— Баллы-хан, вынимай сто рублей!
Видимо, для Баллы сто рублей были равны половине отцовского состояния — так много денег ему не часто приходилось держать в руках. Сегодня по поручению отца он получил в городе деньги за полвагона ячменя. Отдать сто рублей он боялся, но и не дать было неудобно, и он сидел, вытаращив глаза, не зная, что делать. Старшина напустился на него:
— Когда вам что-нибудь надо — тебе или своему отцу, — так идете к нему. Давай, тебе говорят!
Баллы дрожашими руками отсчитал сто рублей и отдал. Но для волостного эти деньги ничего не значили — он все сразу поставил на банк. Старшина принялся хвалить сына бая.
— У Халназара Баллы — лучший из сыновей. Я сам скоро женю его.
— Что же он — только что похоронил одну жену и уже думает о другой?
— Сыну бая можно иметь и две, и три жены.
Баллы, видимо, успел уже пооткровенничать с сыном торговца. Атаджа обратился к старшине:
— Арчин-хан, у тебя в ауле есть подходящая невеста — дочь Мереда. Сватай ее, если в самом деле хочешь женить Баллы.
— Да Меред... Не удастся, наверно, — сказал Бабахан.
Волостной Ходжамурад, рассматривая свои карты, заметил:
— Ничего не удается только беспомощному... Дайка карту!.. Пусть попробует у меня кто-нибудь поартачиться!
Старшину задели слова Ходжамурада, но ему не хотелось ссориться с волостным, и он мягко возразил:
— Меред хотя и не бай, но человек состоятельный. А Баллы вдовец, да вдобавок у него ребенок.