Решающий шаг
Шрифт:
— Будь проклята служба! — продолжал старшина. — Это такой приказ — не сказать нельзя, а сказать язык не поворачивается. Ругайте меня, проклинайте, но я должен сказать...
Покги Вала, немного запоздавший, еще не успел усесться, как бросил:
— Арчин-хан, мы знаем, что ты не сам сочиняешь приказы. Что есть, то и говори!
— Правительство... — старшина приподнял брови и решительно выдохнул: — требует людей.
Услышав слово «людей», все вздрогнули и опустили головы. У каждого мелькнула мысль о сыне, о брате или о самом себе. Тревога
— Вот оно что!.. Ну, и за это спасибо!
Халназар бросил сердитый взгляд на толстяка. В его взгляде, казалось, был вопрос и упрек: «Кого ты благодаришь и за что? Это не о таких ли глупцах, как ты, сказано, что они благодарят бога за неблагополучие своего дня?» Однако он не дал воли своему гневу — с Покги они выступали всегда заодно, и не было смысла ссориться, а вспомнив о своем богатстве, о друзьях в уездном управлении, Халназар и совсем успокоился. Погладив бороду, он сказал:
— Люди! Говорят так: что с народом пришло, то добро. Вы не очень-то вешайте головы!
Нобат-бай с болью в сердце думал о своих четырех сыновьях, — каждый был ему дорог. Он хотел что-то возразить Халназару, но только почмокал губами и закрыл руками лицо.
Мамедвели-ходжа, тряся козлиной бородкой, проговорил, словно прочел молитву:
— Слава создателю! Если он захочет уберечь народ от беды, найдет способ. Вложи, всемогущий, в сердце царя милость и жалость!
Старшина сидел, не зная, с чего начать, как направить разговор. Халназар пришел ему на помощь.
— Арчин-хан, — обратился он к старшине, — ты начал свое слово и не закончил. Мы на все готовы. Объясни нам все.
Бабахан обрел, наконец, дар речи. Он начал с того, что заговорил о ходе войны, упомянул о боевых делах отважных туркменских джигитов и храбрости русских и заявил, что нет на свете никого сильнее белого падишаха. Потом осторожно подошел к своей цели.
— В мире еще не было, — заявил он, — столь справедливого и милосердного к мусульманам повелителя, как белый русский падишах.
Мамедвели-ходжа вставил свое:
— И в писании сказано о милосердии желтоволосого руса!
Бабахан продолжал:
— Вспомните слова ваших дедов и прадедов! Кей-мир-Кёр говорил: «Страна туркменов, их крепость — верблюжье седло». Здесь все время происходили битвы, каждый день набеги, нападения, грабежи, каждый день кровь! А с тех пор как пришли русские, скажите — льется ли кровь хоть у вашей вши из носу?.. Его величество белый царь справедлив...
В толпе был и Артык. Он еще не пережил - своего горя и сегодня, узнав о том, что его гнедой остался у волостного, пришел говорить об этом с арчином. Он сидел, задумавшись, ковыряя пальцем землю. Слова старшины возмутили его, и он невольно крикнул громким, хриплым голосом:
— А вы оставили хоть кровинку в теле народа? Если не ты, не твой «справедливый» царь, так кто же сделал меня
Халназар бросил на Артыка хмурый взгляд:
— Юнцы, подобные тебе, должны сидеть и слушать, что говорят старшие. А ты, как передняя нога козы, выскакиваешь вперед.
— Если царь справедлив, — продолжал Артык, не обращая внимания на слова Халназара, — так почему у меня отняли единственного коня, а жеребцы Халназар-бая по-прежнему жрут в своих стойлах? Где же тут милосердие, где справедливость?
— Фу, проклятый! — выругался Халназар. — У тебя еще молоко на губах не обсохло, куда ты лезешь?
Кровь бросилась в лицо Артыку, кулаки сжались. Дрожа от негодования, он крикнул:
— Проклятый тот, кто сосет кровь бедняка! Халназар, обычно сдержанный, рассвирепел.
— Замолчи, сын собаки! — угрожающе крикнул он и зашарил руками вокруг себя.
Артык вскочил с места. Глаза его пылали от гнева и возмущения.
— А-а, тебя тошнит от моих слов! Коня вы у меня отняли, но глотку мне на заткнете! Мне теперь все равно!.. Только ударь, ударю и я!
Поднялся шум, крики. Все повскакивали со своих мест и схватились за ножи. Артык бросился к Халназару, старики его оттащили. Но большинство дейхан, съехавшихся из разных мест, приняли сторону Артыка, и дело, казалось, дойдет до кровопролития. Старшина совсем растерялся и не знал, что делать. Сначала он пугал волостным, полковником, потом стал упрашивать. Мамедвели-ходжа протиснулся в середину толпы, встал между спорящими и начал приводить из шариата примеры того, как пагубны раздоры между мусульманами. Постепенно спокойствие начало восстанавливаться.
Покги Вала, встретив яростный взгляд Артыка, испугался и хотел бежать, но, видя, что народ успокаивается, сел на свое место и стал болтать, не особенно заботясь о том, слушают его или нет.
– Царь просит у нас людей, а мы готовы друг другу горло перегрызть! — раздраженно закончил он.
– Храброму место на войне!
Наконец, старшина смог продолжать свою речь:
— Люди! В народе самого царя нет ни одного мужчины, который не побывал бы в солдатах. Сорок лет прошло с тех пор, как белый царь принял нас под свою державу, но до сего времени еще ни разу не брал туркмен на войну.
— Я и говорю, — подхватил Мамедвели, — белый царь милостив к мусульманам!
— Теперь идет страшная война, — продолжал Бабахай, — пламя ее охватило весь мир. Берут в солдаты всех, кто работает на фабриках и заводах, кто пашет землю, и даже тех, кто сидит в канцеляриях. Белый царь просит у нас не воинов, не солдат. Люди нужны для того, чтобы заменить солдат, ушедших на войну. Наши люди будут работать в тылу как наемные рабочие.
Слова старшины успокаивающе действовали на баев, но не могли погасить тревоги и недовольства дейхан. Речь зашла о неравенстве, о насилиях — и во всем этом винили царя. Опять начались споры, поднялся шум, враждующие стороны снова готовы были взяться за ножи. У Бабахана иссякло терпение.