Республика ШКИД (большой сборник)
Шрифт:
— Не "ладно", а "хорошо", — поправил его Волков.
Ленька и сам знал, что говорить "ладно" некрасиво. Так его учили когда-то мама и гувернантки. Но в реальном все говорили "ладно", это было и ловчее и как-то больше по-мальчишески. Кроме того, в слове "ладно" не было буквы "р", употреблять которую Ленька всячески избегал.
— Хогошо, пгиеду, — мрачно повторил он.
— Я заеду за тобой.
— Ладно... хорошо, — сбился Ленька.
Волков ему нравился, но вместе с тем было в этом серьезном, никогда не улыбающемся мальчике что-то такое, что пугало
И уже совсем оробел он, когда в ближайшее воскресенье, после обеда, раздался звонок и почти тотчас в детскую вкатился румянощекий Вася и, задыхаясь от смеха, прокричал:
— Леша... Леша... тебя какой-то господинчик спрашивает!
— Какой господинчик? — удивился Ленька.
Вася не мог говорить от хохота.
— Там... в передней... стоит...
Ленька захлопнул книгу и побежал в прихожую.
У парадной двери в прихожей стоял Волков.
Но что это был за Волков! Он был не в шинели, а в сером демисезонном пальто-реглан. В руках он держал шляпу и тросточку. Пальто его было распахнуто, и оттуда выглядывали крахмальный воротничок, галстук и перламутровые пуговицы жилета.
Это был джентльмен, дэнди, рисунок из модного журнала, а не девятилетний мальчик.
Ленька смотрел на него с открытым ртом.
— Ты готов? — спросил у него Волков.
Ленька молча кивнул. За спиной его жались и давились от смеха Вася и Ляля.
— Это что за мелюзга? — спросил Волков.
Ленька, случалось, и сам называл Васю и Лялю мелюзгой, но тут он почему-то обиделся.
— Это мои бгат и сестга, — ответил он, нахмурясь.
Александра Сергеевна, сдерживая улыбку, смотрела на маленького господина.
— Вы где живете, голубчик? — спросила она Волкова.
— На Екатерингофском[19], сударыня, — ответил он.
— Ну, это недалеко. На каком же номере вы с Лешей поедете?
— На трамвае? — удивился Волков. — Я на трамвае никогда не ездил. Меня ждет экипаж.
— У вас свой выезд?!
— Да, мадам, — ответил по-французски Волков и шаркнул ножкой.
Никогда еще Ленька не чувствовал такой связанности и скованности, как в этот раз. Почему-то ему вдруг стало стыдно смотреть в глаза матери, брату и сестре. Ему вдруг неудобно стало называть Волкова "на ты".
Застегивая на ходу шинель, он спускался вслед за Волковым по узенькой темной лестнице, мрачно и односложно отвечал на вопросы товарища, а сам думал: стоит ли ехать? не вернуться ли?
На улице, у ворот, дожидался Волкова шикарный экипаж. Английский рысак, начищенный до зеркального блеска, высокий, статный, с забинтованными для пущего шика ногами, нетерпеливо бил копытом. Толстый кучер в цилиндре, натягивая синие вожжи, не шелохнувшись, сидел на козлах.
— Прошу, — сказал Волков, открывая лакированную дверцу.
Леньке приходилось ездить на конках, в трамваях, на извозчиках. Один раз, в раннем детстве, он ездил — на крестины двоюродного брата — в наемной карете. Но ехать в "собственном" экипаже, на запятках которого не было никакой жестянки с номером, — об этом
Но все-таки ехать в коляске было очень приятно. Дутые резиновые шины мягко, пружинисто подкидывали. Широкозадый кучер властным командирским голосом покрикивал на прохожих:
— Пади!..
И прохожие испуганно шарахались, оглядывались, отряхивали забрызганные грязью пальто. Наемные извозчики и ломовики придерживали своих кляч и безропотно пропускали "собственного".
На Садовой у Крюкова канала на мостовой перед лабазом стояла толпа женщин.
— Пади! — крикнул кучер.
Но женщины не успели разбежаться. Лакированное крыло коляски задело кого-то. В толпе послышались гневные голоса:
— Эй вы, барчуки! Осторожнее!
— Буржуазия проклятая!
— А ну, поддай им, бабы!
— Поездили! Хватит! Вышло ихнее времечко...
Кучер даже плечом не повел. Коляска, не убыстряя хода, мягко вкатывалась на деревянный настил моста.
Что-то ударило в стенку экипажа. Ленька привстал и оглянулся.
Женщина в сером платке, кинувшая камень, стояла с поднятой рукой и кричала:
— Да, да! Это я! Мало? Еще получите... Живоглоты!
— Гони! — крикнул кучеру Волков. И, стиснув Ленькину руку, сквозь зубы прохрипел:
— Хамы!..
"Сами же мы виноваты. Не извинились даже", — подумал Ленька, но вслух ничего не сказал.
...Чувство неловкости, скованности и немоты не оставляло его и позже, когда экипаж въехал на асфальтированную площадку маленького двора, в центре которого жиденькой струйкой бил крохотный игрушечный фонтанчик; когда поднимался он вслед за Волковым по широкой мраморной лестнице, устланной мягким ковром с жарко начищенными медными прутьями; когда высокую парадную дверь распахнул перед ними настоящий лакей, с бакенбардами, в чулках, похожий на какую-то иллюстрацию к английской детской книжке...
— Пройдем ко мне, — сказал Волков, когда нарядная, как артистка, горничная помогла им снять пальто. — У папы деловое совещание. После я тебя представлю ему.
Эти слова еще больше смутили Леньку. Никогда раньше его не "представляли" чужим родителям. Ему казалось, что он пришел на экзамен или к директору училища, а не к товарищу в гости. И комната, куда его привел Волков, действительно больше походила на директорский или даже министерский кабинет, чем на детскую девятилетнего мальчика. Письменный стол с бронзовым чернильным прибором. Огромные книжные шкафы, от пола до потолка заставленные книгами. Пушистый ковер. Камин, перед которым распласталась леопардовая шкура.