Республика Шкид

Белых Григорий Георгиевич

За кулисами гримировались, когда пришел Викниксор и озабоченно бросил:

— Пора начинать!

— Мы готовы, — раздалось в ответ. Пять минут спустя зазвенел звонок, призывающий занять места. Сгрудившись у занавеса, ребята смотрели в щелку, как заполнялось помещение. Народу пришло много. При виде рассаживающихся гостей Японец заволновался, скрипнул зубами и неопределенно процедил:

— Ну, будет бой. Не подпакостить бы, ребятки.

— Не подпакостим. Япончик, — ухмыльнулся Купец, что-то прожевывая. — Не бойся, не подпакостим…

Грянул второй звонок. Зал

зашумел, заволновался и стал затихать. С третьим звонком судорожно дернулся занавес, но не открылся. Зрители насторожились и впились глазами в сцену. Занавес дернулся еще два раза и опять не раздвинулся. В зале наступила тишина. Все с интересом следили за упрямым занавесом, а тот волновался, извивался, подпрыгивал, но пребывал в прежнем замкнутом положении. Кто-то в зале посочувствовал:

— Ишь ты, ведь не открывается.

Вдруг из-за сцены донеслось приглушенное восклицание:

— Дергай, сволочь, изо всей силы. Дергай, задрыга!

Что-то треснуло, занавес скорчился и расползся, открывая сцену. Зрители увидели комнату и стол посредине, вокруг которого шумели заговорщики.

Спектакль начался.

На сцене собралось довольно необычное общество.

За столом сидел Купец в каком-то старомодном сюртуке или в визитке и в широченных синих шароварах. Возле него восседала какая-то не то баба, не то дамочка. Определить социальную принадлежность этой особы было затруднительно, потому что она была как бы склеена из двух разных половинок: верхняя часть, вполне отвечавшая требованиям спектакля, изображала интеллигентную особу в шляпе с пером, а нижнюю она как будто заняла у какой-то рязанской крестьянки в ярком праздничном платье с разводами. Однако с таким раздвоением личности зрители скоро свыклись, так как и другие заговорщики выступали в не менее фантастических костюмах, а главный вдохновитель белых, французский дипломат, в подтверждение своей буржуазной сущности имел всего-навсего один довольно помятый цилиндр, которым он и жонглировал, прикрывая шкидские брюки из чертовой кожи и холщовую рубаху.

Действие проходило мирно, и Японец уже начал было успокаиваться, как вдруг на сцене произошло недоразумение.

Кулак по ходу пьесы возымел желание угостить заговорщиков и, воодушевившись, позвал кухарку.

— Эй, Матрена! Неси на стол! — густейшим басом заговорил Купец.

В ответ — гробовое молчание.

— Матрена, подавай на стол!..

Опять молчание. Заговорщики смущенно заерзали, смущение проникло и в зрительный зал. Зрители заинтересовались упрямой Матреной, которая с таким упорством не откликалась на зов хозяина, и затаив дыхание ждали.

Купец побледнел, покраснел, потом в третий раз гаркнул, уже переходя границы текста из пьесы:

— Матрена! Ты что ж, дурак, принесешь жрать или нет?

Вдруг за кулисами что-то завозилось, потом тихий, по внятный голос выразительно прошипел:

— Что же я тебе вынесу, дубина? Слопал все до спектакля, а теперь просишь.

В зале хихикнули. Япончик побледнел и помчался на другую сторону сцены. Там, у кулисы, стояла растерявшаяся кухарка — Мамочка.

— Неси, сволочь! Неси пустые тарелки,

живо! — накинулся на нее Японец.

Между тем Купец, не имея мужества отступить от роли, продолжал заунывно взывать:

— Матрена! Подавай на стол, Матрена! Неси на стол.

Весь зрительный зал сочувствовал Офенбаху, попавшему в глупое положение, и вздох облегчения пронесся в рядах зрителей, когда одноглазая Матрена, гремя пустой посудой, показалась наконец на сцене. Спектакль наладился. Играли ребята прилично, и зрители были довольны.

Во втором действии, однако, опять произошла заминка.

В штаб красных пришла шпионка. Сцена изображала сумерки, когда Саша Пыльников, облаченный в шляпу с пером, таинственно появился перед зрителями. Он прошипел дьявольским голосом о конце владычества красных и подбежал к карте.

— Ага, план наступления, — хрипло пробормотал он.

Зрители притаились, зорко наблюдая за коварной лазутчицей из стана белых. Тут Саше понадобилось достать коробок и, чиркнув спичкой, при ее свете разглядывать план. И вот, в решительный момент он вдруг вспомнил, что спички находятся под юбкой, в кармане брюк.

Саша похолодел, но раздумывать было некогда, и, мысленно обозвав себя болваном, он полез в карман. Зал ахнул, испуганный таким неприличным поведением шпионки. Но тотчас же все успокоились, узрев под юбкой знакомые черные брюки.

Инцидент прошел благополучно, но, продолжая играть свою роль, Саша вдруг услышал за кулисами весьма отчетливый голос Япончика:

— Разве не говорил я, что Саша — круглый идиот?

Третье действие прошло без всяких осложнений, и пьеса кончилась.

Концертное отделение отменили, так как Кальмот разнервничался и порвал все струны на мандолине, а его номер был главным.

После спектакля гостей повели к столу, где их ожидали ужин и чай с бутербродами и булками.

И тут шкидцы показали свою стойкость. Они проголодались, но держались бодро. Трогательно было наблюдать, как полуголодный воспитанник, глотая слюну, гордо угощал свою мамашу:

— Ешь, ешь. У нас в этом отношении благополучно. Шамовки хватает.

— Милый, а что же вы-то не едите? — спрашивала участливо мать, но сын твердо и непринужденно отвечал:

— Мы сыты. Мы уже поели. Во! По горло…

Пир кончился. За время ужина зал очистили от мебели, и под звуки рояля открылись танцы.

Шкидцы любили танцевать — и танцевали со вкусом, а особенно хорошо танцевали сегодня, когда среди приглашенных было десять или двенадцать воспитанниц из соседнего детдома. Все они были нарасхват и танцевали без отдыха.

Вальс сменялся падепатинером, падепатинер тустепом, а тустеп снова вальсом.

Скользили, натирали пол подметками казенной обуви и поднимали целые тучи пыли.

Перевалило за два часа ночи, когда Викниксор замкнул наконец на ключ крышку рояля.

Гости расходились, младшие отправились спать, а старшие, выпросив разрешение, шумной, веселой толпой пошли провожать воспитанниц.

Вместе с ними вышли Янкель и Пантелеев. Они взяли у Викниксора разрешение уйти в отпуск и были довольны необычайно.