Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12

Полонский Виктор

— Конечно. Я сейчас выпишу вам разрешение. Это ему не помешает, — и, помолчав, добавил: — Особенно сейчас.

— Особенно сейчас? — непонимающе переспросила свидетельница. — А что с ним?

— Он находится в тюремном лазарете. Его избили сокамерники.

— Как же это?

Следователь оставил вопрос без ответа и протянул разрешение на передачу. Нюра взяла бумагу и, уже уходя, обернулась:

— Храни вас бог, Це…

— Цезарь Аполлинарьевич, — улыбнулся Леечкин.

— Ну да, — смутилась женщина — Цезарь Аполлинарьевич, добрый вы человек, — с чувством выговорила Перетягина и аккуратно закрыла за собой дверь.

23

Тревоги и сомнения

Полицмейстер стоял у окна, рассматривая верхушки высоких

акаций, молитвенно устремленных в озаренное багровым закатом небо. После только что предоставленной губернатором аудиенции на сердце скребли кошки, а щека так и не перестала мелко подергиваться.

Если говорить начистоту, то весь его доклад состоял из догадок, предположений и неясных домыслов. А может, прав был этот желторотый Леечкин? И почему это вдруг так засомневался Поляничко? А что, если Шахманский и рядом с этими убийствами не стоял?

Полицмейстер снова и снова перебирал в памяти неприятный разговор, и перед глазами невольно всплывал длинный дубовый стол, высокое резное кресло и желтое, сморщенное, как у мопса, лицо первого человека губернии. Фен-Раевский сообщил его превосходительству, что скромный коллежский секретарь акцизного ведомства Аркадий Викторович Шахманский оказался коварным и безжалостным злодеем, сгубившим не только известного купца Сипягина, тихого музейного служителя Корзинкина, родную бабку преклонных лет, но даже полицейского информатора, коему, страшно подумать, он перегрыз горло!

Недовольно поморщившись, губернатор спросил:

— А кто защищает Шахманского в суде?

— Присяжный поверенный Ардашев, ваше превосходительство.

— А известно ли вам, уважаемый господин полицмейстер, что сей адвокат отстаивает интересы только тех, в чьей невиновности он абсолютно уверен?

— Я слышал об этом, ваше превосходительство.

— Слышали? Хорошо. А можете вы припомнить хоть один случай, когда бы он ошибся?

— Никак нет, ваше превосходительство.

— Что ж, любопытная получается материя, Ипполит Константинович…

— Следователи заверили меня в том, что имеются все необходимые улики, свидетельствующие о наличии серьезных оснований полагать…

— Да прекратите вы нести эту полицейскую белиберду! Скользкий вы, право, как угорь! Я нормальным русским языком вас спрашиваю: не поторопились ли вы с обвинением и не предаете ли вы суду невиновного человека?

Фен-Раевский молчал, его лицо все больше походило на спелый помидор, глаза округлились, а мысли проносились со скоростью беговых лошадей: «Не поторопились ли мы? А кто угрожал за медлительность отправить меня исправником в Тмутаракань? Уж не вы ли, позвольте спросить, называли полицейских взяточниками, а следователей упрекали в преступном бездействии? А может, это кто-то другой дал на раскрытие трех убийств десять дней сроку? А вы, случаем, не знаете, кто именно обещал разжаловать меня в городовые?»

— Ладно, — махнул рукой Петр Францевич. — Ступайте, Ипполит Константинович, работайте. Я пока повременю с докладом о ваших успехах и подожду окончания судебных слушаний. А то, не ровен час, опозорите меня перед Петром Аркадьевичем, — он указал взглядом на портрет Столыпина…

Так аудиенция и закончилась.

«Этот суд мы проиграть не можем, не имеем права», — подумал полицмейстер, продолжая наблюдать в окно, как пряталось солнце за зелеными кронами акаций. Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с товарищем прокурора Филаретовым. Сквозь треск послышался знакомый голос бывшего следователя.

— Александр Ануфриевич, рад вас приветствовать. Это Фен-Раевский.

— Доброго здоровьица, Ипполит Константинович.

— Да вот хотел полюбопытствовать, кто будет выступать по делу Шахманского — уж не вы ли?

— Поручено мне, не сумел отвертеться… Вот сижу читаю сочинение, вышедшее из-под пера господина Леечкина.

— А что так? Оно вам чем-то не нравится?

— Эх, Ипполит Константинович! Мы же с вами не первый год работаем! Слава богу, по убийству Загорской хоть калоши нашли. Какая-никакая, а все-таки улика.

А тут эта Перетягина! Своим появлением она испортила всю картину! Я уж не говорю про Сипягина с Корзинкиным. Одни предположения! Но посудите сами. — Послышался шелест переворачиваемых страниц. — «Имея злокозненный умысел на совершение смертоубийства Сипягина К. И., Шахманский А. В. встретился с последним в ресторации железнодорожного вокзала. Затем, пользуясь временным отсутствием потерпевшего, он добавил ему в напиток порошок опия. В результате сих преступных действий потерпевший, находившийся в состоянии наркотического опьянения, уже не мог отдавать отчет в своих действиях и, выйдя на перрон, бросился под колеса маневрирующего состава. Вина обвиняемого подтверждается также результатом опознания, проведенного с участием хозяина ресторации Копейкина А. Х., который видел Шахманского А. В. и Сипягина К. И вместе за одним столиком». И это все. По сути, лишь на этом строится обвинение в убийстве купца. А с Корзинкиным? Смех, да и только! Вот послушайте: «Вина А. В. Шахманского в совершении смертоубийства Корзинкина Н. Ф. подтверждается также тем фактом, что Шахманский А. В., приходясь внуком хозяйке доходного дома Загорской Е. Р., впоследствии им же и убитой, состоял в тайной любовной связи с горничной Перетягиной А. Е. и тем самым мог легко получить доступ к запасному ключу от квартиры потерпевшего. Позднее он тайно проник в комнату спящего Корзинкина Н. Ф. и задушил его с помощью своей подушки. Стремясь скрыть следы преступления, он поменял наволочки, после чего сдал свое постельное белье в стирку. Таким образом, следствию не удалось изъять у обвиняемого наволочку, принадлежавшую ранее покойному Корзинкину Н. Ф. Однако вина Шахманского А. В. в убийстве Корзинкина Н. Ф. следствием установлена полностью». Простите, Ипполит Константинович, а чем же она установлена? Где доказательства, улики, наконец? И куда вообще смотрели Кошкидько и Леечкин? И как мне с этим литературным опусом прикажете работать в суде?

— А по-моему, не так уж и плохо написано. Я вот что думаю: а нельзя ли попытаться убедить присяжных заседателей, что человек, который сумел перегрызть горло сокамернику, — законченный душегуб и злодей?

— Можно, Ипполит Константинович, можно! Да только это чистая беллетристика, а мне нужны факты. А их, к сожалению, нет. Одним словом — темна вода во облацех небесных. При таких обстоятельствах господин Ардашев камня на камне не оставит на позиции обвинения.

— Не слишком ли вы его переоцениваете, Александр Ануфриевич?

— Он здесь третий год и за это время не проиграл ни одного дела. И потом, всем известно, что он защищает только тех, кто, по его мнению, безвинно страдает от следствия. Все газеты на его стороне, и они заранее предрекают ему победу. Особенно старается некий Савраскин. Ух, попался бы мне этот паршивец!

— А когда, позвольте вас спросить, отечественные писаки восхваляли полицию? Я отродясь такого не помню. А после беспорядков пятого года эти борзописцы будто с цепи сорвались.

— Здесь я с вами согласен. Да бог с ними! Меня беспокоит господин Ардашев. Он ведь сыскное дело не хуже нас вами знает…

— Это уж точно. Но, как говорится, не так страшен черт… Мое ведомство тоже не собирается сидеть сложа руки и кое в чем окажет вам содействие. Так что не беспокойтесь… Желаю вам успехов, и передавайте привет Маргарите Аристарховне. Всего наилучшего!

Полицмейстер положил трубку и снова подошел к окну. «Ардашев, Ардашев, — подумал он, — откуда ты взялся на мою голову?»

Фен-Раевский вспомнил, как еще весной тысяча девятьсот седьмого года в городе появился щеголеватый господин с тросточкой, купивший на Николаевском проспекте новый дом в стиле модерн. Говорят, он даже не торговался. Позднее оказалось, что приезжего зовут Клим Пантелеевич Ардашев и он бывший коллежский советник Министерства иностранных дел, выполнявший секретные поручения принца Ольденбургского. Но недаром говорят, что бывших тайных посланников не бывает…