Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12

Полонский Виктор

О том, что он не глухонемой, я понял в минувшую пятницу, когда мы с доктором пришли в его мастерскую. Стоило мне завести разговор о чертежах, стук молотка прекращался. Едва я замолкал — он слышался вновь. Желая окончательно в этом убедиться, я намеренно предложил доктору встретиться в полдень следующего дня у Дерекойского моста, якобы с тем, чтобы обсудить, где же находится недостающий чертеж Левицкого. Так называемый глухонемой башмачник добросовестно передал вам суть разговора. И, не успели мы сесть за стол, как перед нами появились вы. Вот тут-то все окончательно и стало на свои места. Я понял, что турок, убивший

шилом полковника, — ваш пособник… Ну и еще одна мелочь. В прошлое воскресенье я встретил вас вместе с Николаем Петровичем в фойе гостиницы, где вы пили чай. Вы еще рассказывали забавную историю, услышанную от Синани, про одного рассерженного отца семейства из Одессы, написавшего Чехову письмо по поводу его целомудренной дочери. Помните? — Сорокопятов неуверенно кивнул. — Так вот, я обратил внимание, что, откушав достаточно чаю, вы, желая показать, что больше пить не хотите, оставили в стакане чайную ложку. Русский лакей, не знакомый с малоизвестной тонкостью австрийского этикета, остановился в растерянности с чайной парой в руках. Вы же, когда он спросил у вас, надо ли вам еще, смотрели на него как на болвана. Но тут же опомнились, поблагодарили и отказались.

— И все-таки я настаиваю на том, что ни к одному из перечисленных вами смертоубийств я никакого отношения не имею. Действительно, сапожник оказывал мне мелкие услуги — информировал о разговорах, которые вели его клиенты, и только. Он, как я понимаю, являлся турецким агентом. Все убийства, о которых здесь было сказано, совершены им в интересах Османской империи, — тоном судебного защитника провещал фон Бокль. — А в рассуждении ваших предположений относительно пропажи некоего Сорокопятова, то я об этом ничего не знаю, поскольку этот «вид» я купил на нижегородской ярмарке у одного забулдыги.

— А вот это вы уже расскажете следователю, — прервал молчание Мяличкин. — Но только не местному, а столичному. На этом, я думаю, ужин закончен. Вас, господин фон Бокль, я попрошу встать.

— Позвольте расплатиться.

И в ту же секунду вместо портмоне в руке Сорокопятова сверкнуло длинное лезвие, устремившееся к горлу Мяличкина. Ардашев тотчас же откинулся назад и под столом нанес сокрушительный удар правой подошвой ноги по голени лжеписателя. Нападавший качнулся и рухнул на спину, успев, однако, задеть кончиком ножа лоб капитана. Послышался испуганный женский крик. Подняться фон Бокль не успел — адвокат оказался проворнее. Перехватив трость за конец, точно клюшку для гольфа, он нанес костяной ручкой хлесткий удар по голове австрийца. И тот потерял сознание.

Вскоре появились дежурившие неподалеку филеры. Несмотря на то что кровь заливала Мяличкину лицо, он лично набросил на кисти рук лазутчика малые ручные цепочки.

— Возьмите, капитан, — Ардашев протянул белоснежный платок.

— Благодарю вас.

— А за стол, господа, я расплачусь, — пробормотал Нижегородцев. — Должна же быть от меня хоть какая-то польза.

— Вы, доктор, себя недооцениваете, — улыбнулся присяжный поверенный. — Если бы не ваши доверительные отношения с этим субъектом, мне бы вряд ли удалось обвести его вокруг пальца.

— То есть вы хотите сказать, что намеренно потчевали меня информацией именно для того, чтобы она дошла до Сорокопятова?

— В разведке, дорогой Николай Петрович, это называется «использовать объект втемную». Простите, но это нужно было

для дела. К тому же вы и сами были излишне разговорчивы. Впрочем, давайте об этом забудем. Лучше посмотрите, каков у нас улов, а? Целый австрийский полковник! Он, кажется, начинает проявлять признаки жизни.

Фон Бокль между тем открыл глаза. Придерживая у лба мокрый от крови платок, Мяличкин помог ему встать.

— Позвольте, я осмотрю вашу рану? — предложил Нижегородцев. Он отнял ото лба платок. — У вас глубокий порез. Останется шрам.

— Константин Юрьевич, передайте шпиона полиции. Вам надобно срочно наложить повязку.

— Нет уж, Клим Пантелеевич, пока я лично не захлопну его клетку, я не успокоюсь.

— Да, — усмехнулся присяжный поверенный, — узнаю себя в молодости.

В нарушение всех правил полицейская коляска подъехала к центральной площадке городского сада. Мяличкин сел рядом с австрийцем. Филер, выполнявший роль извозчика, тронул экипаж. Конские копыта мерно застучали по каменным плитам аллеи.

Проводив взглядом удаляющийся фиакр, Ардашев повернулся к Нижегородцеву и сказал:

— А знаете, доктор, мне совсем расхотелось покупать здесь дачу.

— Но почему? Летом, когда откроется купальный сезон, здесь будет замечательно.

— Не сомневаюсь. Но находясь здесь, мы будем обречены на бесконечные воспоминания о жестоких убийствах. И, как бы там ни было, одно из них — дело моих рук.

— Но вы же защищались…

— Это так, но на душе все равно тоскливо. Старею, наверное.

— А что мы скажем нашим женам? Мы пробыли здесь две недели, и все впустую?

— Послушайте, Николай Петрович, вы целый год усердно трудились. И неужели вы не можете себе позволить шестнадцать дней отдыха? Вы вполне заслуженно любовались красотой окрестных гор, наблюдали живописные восходы и закаты; слушали пение птиц и наслаждались ароматом южных цветущих деревьев. Разве это плохо?

— А еще меня арестовали на глазах всей ялтинской публики и будто беглого каторжника доставили в участок. А потом бросили в каком-то сыром клоповнике, в то время как сами умчались, так ничего и не объяснив. Если бы вы знали, Клим Пантелеевич, чего я там только не передумал и какой страшной участи для себя не нафантазировал, глядя на толстые решетки камеры!

— К сожалению, мой друг, мы не могли поступить иначе. А если бы среди полицейских был сообщник Сорокопятова? Вы думаете, он бы послал турка в пансион?

— Пожалуй, вы правы, — в сердцах махнул рукой врач, — не надо нам никаких дач в Крыму. Поедемте сегодня в Севастополь. А оттуда — домой.

— А я предлагаю морем. В десять утра отходит пароход. С корабельной палубы открываются неповторимые красоты. Я видел их, когда провожал… — Не докончив фразы, адвокат заметно погрустнел, и это не укрылось от внимания Нижегородцева.

— Вы часто о ней вспоминаете? — чуть слышно спросил он.

— Иногда.

Некоторое время они шли молча. Вскоре показалась сверкающая огнями набережная.

— Послушайте, Николай Петрович, — вдруг встрепенулся Ардашев. — А мы так и не посетили дачу Чехова. Хотелось хоть несколько минут постоять в его кабинете, посмотреть, какой вид открывается из окна… А давайте прямо сейчас туда отправимся, а?

— Уже поздно. Неудобно людей беспокоить.

— Вы правы. Но ведь посмотреть на дом хотя бы со стороны мы можем?