Реверанс судьбы
Шрифт:
Холодный коридор, стены которого выкрашены синим, кажется нескончаемым. В этих стенах чувствуешь себя никчёмной букашкой. Они давят-давят, не давая сделать глоток воздуха.
– К стене,- звон связки ключей,- заходим.
Рагозин сидит за небольшим столом, курит. Как только видит появившегося на пороге Артема, кивает, поднимаясь со стула.
– Здорово,- протягивает руку.
– И тебе не хворать.
– Плохо выглядишь.
– Курорт не зашел,- усмехается, садясь на стул. Пальцы вытаскивают из пачки сигарету. Все время пока Рагозин рассказывает
Артем медленно поднимает глаза на адвоката, наблюдая всю его растерянность. Все красивые слова, до этого сочившиеся с языка, замирают в воздухе. Да и нет толку от этих слов. Все это не сработает. Алмазов готов к любому их действию. Почти к любому.
– Может, мы грохнем Алмазова сегодня?! А что, я уже на нарах, годом больше…годом меньше…
– Ты че несешь?
– Я надеюсь, ты заплатил, чтобы нас не слушали.
– Заплатил,- пятится назад,- но стопроцентной гарантии мне не давали.
– А сто тебе никто не даст. Водки бы,- барабанит пальцами по столу, после чего вытаскивает еще одну сигарету. На этот раз прикуривает.
– Ты совсем,- цедит сквозь зубы,- я тут голову ломаю, как тебя вытащить, а ты…
– Не кипятись.
– Через неделю слушанье. Если все будет хорошо, то после — отчалишь под подписку, и не вздумай что-то делать сейчас, ты меня понял?
Старков кивает, вальяжно откидываясь на спинку стула. Глубокая затяжка, дым которой окутывает все пространство маленькой комнаты.
Ухмыляется, понимая, что они с Рагозиным в очередной раз смотрят в разные стороны. Миха радеет за честь и правду, он же просто хочет стереть Алмазова с лица земли любыми методами. Хотя метод, где он останется не при делах и на свободе, льстит ему больше.
– Сигареты можешь оставить себе.
– Какое великодушие.
– Тема, че с тобой происходит? Ты вообще здесь? Ты вообще понимаешь, как встрял? Или все мозги с этой девкой растерял?!
– Рот закрой,- рык, заставляющий Мишу мгновенно капитулироваться,- еще слово и тебя отсюда вынесут.
Рагозин сжимает пересохшие губы, отходя чуть в сторону. Никогда не любил этот взгляд, особенно если он падал на него. От этого взгляда хочется добровольно удавиться. Сглатывает, чуть вытягивая шею, чтобы поправить галстук.
– Может, мне с ней встретиться, поговорить?
– Даже не думай ее сюда приплетать. Узнаю – придушу, понял?
– Да понял-понял…я только одного не пойму…
– Чего?
– Зачем тебе был нужен этот спектакль? Алмазов же все равно в курсе про вас…
– Ему моя голова нужна, не ее,- отвернулся,- охрана за ней ходит?
– Калинин приставил, сразу после той ночи, как ты и просил, чтоб своих людей не светить. Она, кстати, вечером в Москву уезжает…
– Это хорошо,- поднялся с места, пиная ногой дверь,- уводи, давай.
В камере он ложится на замыленный матрас, отворачиваясь
Прикрывает глаза, и сразу видит Веру. Ее лицо. Ее боль. Он новь ушел, вновь оставил ее одну. Разбил. Уничтожил. Прикрылся тем, что так лучше, так правильнее. Тем, что он прав.
Конечно, он прав, и через пару лет это станет ясно, но сейчас, когда ещё не переболело, когда чувства живы, когда стоит лишь коснуться затягивающейся раны, из нее с остервенением начинает сочиться гной. Вся боль и пустота рвется наружу. Стучится в закрытые двери сознания, но и она скоро уйдет в темноту. Упадет на дно глубокой пропасти, из которой уже не сможет дать о себе знать.
Вера выгребет. Вера сильная. Это сейчас ей больно, но она забудет. Выдохнет. Это лучше, чем вариться в этом дерьме. Лучше, чем пропускать свою жизнь через мясорубку его прошлого, за которое он до сих пор расплачивается. Что ее ждет с ним? Именно сейчас. Сегодня? Ничего. Все та же боль и слезы, с мелкой, совершенно неяркой и, возможно, даже не горящей впереди надеждой. Пока она рядом, он не сможет отомстить Алмазову, не сможет поставить на кон все.
Поэтому, пусть лучше ненависть.
Семь часов. Семь часов до отправления поезда. Билеты уже куплены, и даже Вера проявляет хоть какое-то участи в сборах. Если она скажет, если хоть только заикнется о том, что мусолят все региональные новости вот уже третий день…
Как поступит ее дочь? Поймет? Решит остаться? Захочет быть с ним? Как? Эти вопросы убивали. Отбивали всю решительность, но одно было ясно точно, Вера все равно узнает, не сейчас, потом…только вот лучше от этого уже никому не будет.
Людмила нервно сжимает в ладонях кухонное полотенце, решительно направляясь в комнату. Вера сидит на диване, перебирает свои документы.
– Зайчик,- нерешительно, присаживаясь на край комода,- я хотела поговорить.
– О чем? – не смотрит на мать, а вот Людмила касается глазами часов. Два часа дня. Включает телевизор,- мам, ты мне решила фильмом настроение поднять? Не получится.
– Нет,- переключает на местный канал, где как раз крутят новости, - сейчас,- ведущий в сотый раз повторяет вступление, Вера поднимает голову, а Людмила трусливо сбегает из комнаты. Смотреть на все это выше ее сил.
Уже на кухне она корит себя за то, что решилась, за то, что открыла эту дурацкую правду. Но все уже сделано, назад дороги нет. Присаживается на стул, прикрывая рот ладонью. Что она натворила?
Вера приходит к ней минут через двадцать. На лице – ни эмоции, словно фарфоровая кукла.
– Я ненадолго,- берет с холодильника ключи от машины. Она не ездила на ней с того самого дня, да и не собиралась больше никогда, но теперь, теперь ей нужна встреча с одним единственным человеком. Человеком, который сейчас общается со Старковым. Рагозин. Ей нужен Рагозин. Сейчас. Сиюминутно.