Ревик

Андрижески Дж. С.

Конечно, Кали сильно подозревала, что настоящий Дигойз Ревик погиб.

Она знала, что кровная связь всё равно присутствовала, но, скорее всего, родство было более далёким.

Каким бы ни было это родство, она также сильно подозревала, что приёмная семья нового Дигойза Ревика, занявшего место их племянника, не хотела иметь с ним дело.

Кали гадала, сколько новый Дигойз Ревик знал или помнил об этих событиях и их последствиях. Честно говоря, она в принципе гадала, сколько видел этот мужчина, сейчас находившийся в зале для

совещаний в Сайгоне.

Что бы он знал или не знал, в ходе внимательного изучения Барьерных записей она заметила немало горечи с обеих сторон этого навязанного усыновления.

Оба новых «родителя» Ревика, похоже, пытались выполнить свой долг в своеобразной ограниченной манере. Однако при взгляде на эти записи становилось очевидно, что приёмная семья Ревика не была слишком добра или привязана к нему, хоть эмоционально, хоть как-то ещё. Кали сильно подозревала, что приёмный отец Ревика был в жизни Дигойза Ревика лишь очередным «дядей»… ещё одним псевдонимом и ложью, которые приходилось терпеть ради всеобщего блага, и неважно, знал ли он причины, стоявшие за этим.

Что бы он знал или не знал, нынешний Дигойз Ревик быстро уловил, что приёмная семья лишь презирает его присутствие. Пусть они не обходились с ним откровенно грубо, их молчание ясно говорило, что они думают об этом бремени и необходимости добавить его к их (по их мнению) ранее незапятнанному семейному древу.

По той же причине Ревик вообще не обращался к ним в плане эмоциональной поддержки, даже к детям, которые хотя бы пытались предложить ему любовь и родство, особенно его старший приёмный брат Уэлен.

Опять-таки, Кали была не до конца уверена, что этот «новый» Дигойз Ревик вообще обращался к кому-то за такими вещами… не прямым текстом.

Это делало его странным по меркам видящих.

Или, возможно, более странным.

Это также дало ей очень необходимое напоминание о сострадании к этому существу, вне зависимости от того, кем он позволил себе стать.

Кали шла по пыльной улице, игнорируя взгляды, которые она привлекала, пока направлялась к своему отелю. Большинство этих взглядов исходило от американцев и других иностранцев, и не только потому, что она всё ещё находилась в районе Сайгона, вследствие войны занимаемом журналистами, экспатами, дипломатами и военными подрядчиками.

Несколько более тихих взглядов исходило от вьетнамских пешеходов, а также местных, ехавших на расшатанных велосипедах или мотоциклах, которые можно было точно описать как скопление запчастей, державшихся вместе за счёт какого-то двигателя, разодранного сиденья, скотча и руля.

Время от времени велосипедная рикша со стуком прокатывалась мимо на ржавых погнутых колесах. Мимо проезжали пыльные машины, джипы и грузовики, иногда даже автобус поднимал ещё больше пыли. Более чистые и новые машины оставались относительной редкостью; большинство из них принадлежало иностранцам или служащим в армии.

Соломенная

шляпа, которую носила Кали, упрощала маскировку её слегка азиатских черт, но она выглядела слишком белой, чтобы остаться незамеченной здесь — даже если не считать её роста, который был на десять с лишним сантиметров выше среднего роста человеческих вьетнамских женщин.

Белые женщины, даже наполовину белые, здесь были редкостью.

Её тёмно-каштановые волосы могли бы помочь с маскировкой, если бы не тот факт, что они спадали на её спину мягкими локонами и всё ещё содержали светлые пряди, выцветшие на калифорнийском солнце — ещё один признак, что она не отсюда, что она не одна из них.

Она изо всех сил старалась минимизировать влияние своих волос и фигуры, нося те же простые платья с разрезами на лодыжках и похожие на сабо сандалии, что и местные, но она сомневалась, что от этого был толк. Даже её походка была приметной до такой степени, что ей приходилось напоминать себе ходить хотя бы как человеческая американская женщина, если ей не удавалось достаточно хорошо копировать вьетнамскую походку.

Её глаза тоже привлекали взгляды.

Радужки светло-зелёного цвета едва позволяли ей сойти за человека, но это бы не помогло, если бы больше людей здесь знали о видящих.

В сочетании с её ростом и «нетипично» азиатскими чертами, пожалуй, любой, кто знал о физиологических особенностях видящих, узнал бы её.

Что уж говорить о других видящих.

В данный момент очень мало обычных людей за пределами Китая, Северной Индии и Тибета знали, на что надо смотреть, чтобы опознать видящих среди их населения.

Более того, любой, кто был в курсе, наверняка искал бы конкретных видящих… если он или она вообще искали бы видящих.

В мире разведчиков Кали была никем.

В её свете не было характерных маркеров разведки. Её вообще не знали в Сиртауне, Организации или в кругах каких-то фрилансеров. Она вообще никогда не работала как оплачиваемый разведчик в человеческом мире, и её муж тоже. Она даже никогда не работала как недобровольная, так что этих маркеров в её свете тоже не было.

В лучшем случае она могла вызвать любопытство.

Но это вряд ли, учитывая всё, что происходило в этой части света.

Кали гадала, как долго сохранится такое положение вещей.

Согласно её снам, не очень долго.

Временами Кали мечтала не видеть столько снов… или чтобы они не были такими яркими.

Она мечтала, чтобы многие из этих снов не воплотились в жизнь.

По большей части она приняла роль, которую ей приходилось играть. Она даже на некотором уровне приняла боль и муку, сопровождавшие эту роль, не говоря уж о бессонных ночах, конвульсиях, припадках, головных болях, а также беспокойстве и стрессе, которые она вызывала у своего супруга.

Но она не могла сказать, что ей это нравится.