Ревизор: Возвращение в СССР 6
Шрифт:
– Я про мужа вообще-то.
Поля замолчала. Расстроилась. Я провёл ладонью по её плечу и сказал:
– Ладно. Не расстраивайся так. Что сделано, то сделано.
Разбор полётов по поводу табу на встречи с отцом пока отложим. И чувствую, что это не с матерью надо обсуждать.
– Спасибо, что пришла. Ты хорошая мать. Я это сразу почувствовал, – сказал я ей искренне и обнял её.
– Ты очень странно разговариваешь, – сказала матушка, немного испуганно глядя на меня. – Изменился ты очень, Паша.
Я мысленно чертыхнулся. Надо как-то все же контролировать себя, не забывать, что здесь
Я пожал плечами и улыбнулся матушке, чтобы как-то сгладить неловкость.
Мать немного успокоилась и вскоре, попрощавшись, ушла. А я побрел, шаркая тапками, к себе в палату.
Иван где-то раздобыл свежую газету и читал Митричу вслух новости. Увидев меня, он спросил:
– Ну, что?
– Нормально, – ответил я ему, и Иван продолжил читать газету.
Там речь шла о правилах приема стеклотары в магазинах и приемных пунктах. Иван с Митричем на полном серьезе и с большой заинтересованностью обсуждали этот вопрос. У меня поначалу эта ситуация вызвала небольшой ступор и улыбку, но потом начал вспоминать, что стеклотара была вполне себе такой важной статьей дохода в Советском Союзе. Бутылки сдавали все и денег за них можно было выручить вполне прилично. Мне, кстати, как школьнику, эта тема тоже должна быть близка. Это ведь реальная возможность зарабатывать карманные деньги.
В статье говорилось, что стеклотара должна приниматься в магазинах и приемных пунктах бесперебойно и в неограниченном количестве. Именно этот пункт в первую очередь вызвал возмущение у Митрича.
– Не принимают они ничего, – проворчал он обиженно. – Я принёс, меня послали.
– Здесь говорится, что должны принять, – ответил ему Иван. – Пишут, что раньше только специальные пункты принимали, а сейчас в любом магазине должны забирать.
Потом, еще что-то прочитав, он добавил:
– Тут еще пишут, что многие магазины не принимают пока стеклотару, потому что не соблюдаются гигиенические требования при ее сдаче. Бутылки должны быть чисто вымыты и надлежащим образом подготовлены. А еще во многих магазинах пока нет места для организации приема стеклотары. А еще нет общих правил приема.
– Может, ты не вымыл бутылки? – предположил я. – Вот тебя и послали.
– Тихо, – прервал меня Иван. – Тут ещё пишут, что тара должна быть без этикеток. Митрич, этикетки снимал?
– Ничего я не снимал.
– Тогда сам виноват, – сделал вывод Иван и продолжил чтение.
– Вот, жулики, – воскликнул Митрич.
– Ну, их тоже можно понять, – возразил ему Иван, – правила есть правила. Сказано – чистые бутылки без этикеток, значит надо соблюдать. Кто ж их в магазине отмывать за нас будет.
Митрич на это только вздохнул и обиженно засопел. По его лицу было видно, что в целом он конечно все понимает, но как говорится «осадочек остался».
Иван тем временем продолжил читать статью дальше.
– О, Митрич, это еще не все, – добавил он. – Похоже, что еще долго будут перебои с приемом стеклотары. Тут пишут, что под это дело начали расследование условий хранения продукции в магазинах и много нарушений нашли. В одном магазине в холодильнике хранились хлеб и лимоны, а жир и рыба хранились вне холодильника,
– Да, бесхозяйственность это, – покивал головой Митрич, – испортится же рыба. Разве можно так?!
– Естественно, лимоны-то подороже жира будут. За них и спросят, если что, – проворчал Иван, отложил газету и вышел в коридор, предварительно погасив свет. Осталась гореть только дежурная лампочка.
Я устал и с удовольствием растянулся на своей койке. Хотелось спать, глаза закрылись сами собой. В голове роились беспорядочные мысли: от причин Пашкиного неудавшегося суицида до отъезда отца. Хотелось поскорее прояснить все эти вопросы, чтобы понимать, как действовать дальше вообще. Что могло толкнуть шестнадцатилетнего парня на такой глупый поступок? Это какие-то подростковые переживания? Или это как-то связано с отцом? Почему отец вообще уехал? Десять лет он же прожил здесь с матерью, чем-то тут занимался. Зачем надо было всё бросать и ехать за девять тысяч километров?
Я уснул. Мне снилась тайга, скалы, большое озеро и гитара.
Разбудил меня включившийся внезапно свет и голос медсестры:
– Подъём! – громко распорядилась она и раздала нам градусники. Медсестра была другая. Молодая, полноватая, большегрудая. Они тут все были в белых медицинских колпаках и халатах унисекс. Инкубаторские, как сказал Митрич. Лица у них были какие-то неяркие, невыразительные. Я не сразу понял почему, потом только догадался: женщины здесь косметикой совсем мало пользуются.
– Что, уже утро? – спросил я и сонный сел. Градусник был холодный. Ещё и сидеть с ним надо десять минут. То ли дело у нас: бесконтактно прошлись по лбам инфракрасным термометром и все дела.
Я бы еще поспал, но спать с градусниками не разрешали.
Я сидел как зомби и смотрел перед собой полузакрытыми глазами. Ждал, пока придёт сестра и соберёт градусники.
Начинался третий день моей второй жизни.
Мне хотелось поскорее выбраться из больницы. Я повернулся к Ивану.
– Вань. А когда меня домой отпустят? – спросил я с надеждой в голосе.
– Когда надо, тогда и отпустят, – буркнул он. Не выспался, наверное.
Пришла медсестра, собрала наши градусники и увела Митрича «на процедуры». Велела «Николаеву приготовиться».
Я спросил, что за процедуры. Иван пояснил, что швы обрабатывают.
Я лёг и задумался о вчерашнем дне. Информации новой было так много, что я упустил из виду одну очень важную деталь.
– Вань. А почему только бабушка в курсе, что на мосту случилось? А мать думает, что я случайно упал.
– Бабка твоя женщина здравомыслящая, – уже более дружелюбно ответил Иван. – Если с кем в вашей семье и решать вопросы, то с ней. Мать твоя – хороший человек, но чувствительная очень, может на эмоциях наговорить или сделать лишнего. А в твоей ситуации этого допустить нельзя. У истории этой, Пашка, последствия могут быть нехорошие для тебя. Понимаешь? Если ей ход дать. Чем меньше народу знает, тем лучше. Так что, ты сам тоже молчи пока. А матери, если захочешь, расскажешь как-нибудь. Потом. Но, если решишь рассказать, момент выбери подходящий и предупреди, чтобы не говорила никому. А лучше все же не говори, так надежней будет.