Ревность волхвов

Литвиновы Анна и Сергей

– Не швейцаров, а швейцарцев, – всерьез поправила меня Леся.

– Ох, Леська, отличница ты по жизни, – вздохнул я.

– А что плохого?.. А вот Саня твой… Почему он врал, что сидел в «Драйви»? Где был на самом деле?

– О, я все понял! Вот что значит настоящая женская солидарность! Значит, вы с подружкой совместными усилиями закрываете Саню в финскую тюрягу, а счастливая и свободная Светка улетает в край часов, банков и сыра.

– Не надо ерничать. Неужели ты думаешь, что я могу, в угоду хотя бы близкой подруге, пойти на подтасовку?

– Нет, Лесечка, не

думаю, – ответил я серьезно. – По-моему, ты кристальной честности человек. Вот только…

– Что – «только»?

– Слишком много времени уделяешь расследованию – в ущерб личной жизни. И, – прошептал я на ушко, – лично мне.

– Но тебе же самому интересно! – воскликнула она. – Ты сам только об этом деле и говоришь!

Возразить против этого было сложно.

Длинная мелодия кончилась, и я проводил Лесю к нашему столику. Туда же подтянулась и Светка – с двумя новыми бокалами мартини.

…По пути назад мы, вдохновленные лапландской меланхолической дискотекой и дозами спиртного, даже спели в машине «Снег да снег кругом…». На улицах поселка не было ни единого человека, на шоссе, ведущем на юг, в Рованиеми, – ни одной машины. Всюду в отблесках фар блистал один лишь снег. Мы свернули с трассы у бензоколонки, и тут уж, в наших лесах, среди пустых или сонных коттеджей, тишина царила совершенно мертвецкая.

– Спасибо тебе, – прошептала Леся, сидевшая на переднем сиденье, потянулась ко мне и чмокнула в щеку. Я положил руку на ее плечо и постарался превратить братский поцелуй в нечто не столь целомудренное. Однако она вырвалась, засмеялась: «Хватит! Хватит!» – и выскочила из машины. Света с заднего сиденья вежливо сказала мне «спасибо» и «спокойной ночи». Через минуту обе они исчезли в домике. Свет в нем был уже погашен, мерцала лишь новогодняя гирлянда в окне.

Сегодняшний день, первый день расследования, вместил слишком многое, и мне, впервые за поездку, не хотелось писать в свой ЖЖ, что случилось нынче. Начну – ведь затянет, и засижусь до утра, а сейчас уже первый час ночи, наступило четвертое января. А мне еще надо подобрать и распечатать карточки наших девушек, чтобы завтра предъявить их моим новым друзьям – мордоворотам.

Я заглушил двигатель и вышел на волю покурить – я берегу свое любимое авто и без крайней необходимости стараюсь в нем не дымить.

Тишина была такой, что аж закладывало уши. Днем в здешних местах порой слышалось слабое подобие шума – с горы или, напротив, с дороги, ведущей в Рованиеми. Сейчас же, ночью, тишь была настолько абсолютной, что, казалось, холодные звезды потрескивают на небосводе, подобно огонькам электросварки.

Я знал из физики об абсолютном ноле температур. Здешние места претендовали на абсолютный ноль звука.

Пар изо рта вместе с дымом сигареты улетал прямо в небо.

И тут раздался короткий скрип двери, и на крыльцо коттеджа кто-то вышел. Я обернулся. Пуховик наброшен на плечи, тонкая рука цепляется за притолоку, нога неловко отставлена. Женя. Женя Горелова. Красавица в духе неореализма. В груди у меня екнуло.

– Не спится? – спросил я ее.

– Да, Петька храпит, – проговорила она с досадой. – А вы на машине катаетесь,

Иван? – спросила она с завистью, кивнув на мой еще не успевший остыть лимузин.

– Катаюсь.

– А я уже четвертый день сижу здесь безвылазно, – без досады, но с грустью промолвила она.

– Хотите покатаю?

Я, кажется, уже писал, что, когда я общаюсь с женщинами – тем более с теми, к кому неровно дышу, – мои слова и действия часто опережают мысли. Рассудок пасует перед желанием. Я не подумал о Лесе, которая внутри, в домике, и наверняка еще не спит и может видеть нас в окно. Тем более наплевать мне было на гореловского мужа. В такие моменты, как этот, мозг перестает управлять мною. Уж не знаю точно, что конкретно управляет, но точно – не мозг.

– Покататься? Хочу, – без обиняков сказала женщина.

И тут я, в гусарском стиле – красотка выскочила на крыльцо, а офицер ее р-раз, и в сани – подхватил Женю на руки и перенес на переднее сиденье своего автомобиля, которое еще, кажется, не остыло от Лесиного тела. Мысль о Лесе меня не смущала, потому что на вопрос, можно ли любить одновременно двоих, я уже давно дал себе ответ: можно. И троих, и даже пятерых. Девушки ведь все разные, значит, и чувства к ним тоже разные. Так почему бы и нет?

Я прыгнул за руль, завел мотор и тихонечко, не газуя, чтоб не разбудить спящих и не обратить лишнего внимания тех, кто еще не лег, покатил по заснеженной просеке.

Когда мы отдалились от обитаемых коттеджей, прибавил газу. «Хонда» послушно летела по насту. Повороты я проходил с заносом, дергая ручник. Стрелка спидометра плясала около восьмидесяти. Краем глаза я видел лицо Жени. Она боялась моего скоростного драйва, но ей нравилось.

Женщины – они все одинаковые.

– Куда вы ездили со Светой и Лесей? – спросила моя пассажирка.

– На дискотеку.

– Счастливые…

Я вырулил на пустынную дорогу, которую приметил на карте и давно собирался протестить. Она поднималась, извиваясь, к вершине, к конечной станции гондолы. Несмотря на снежное покрытие и серпантины, я шел посреди дороги со скоростью сто двадцать. Вряд ли здесь за поворотом притаился финский гаишник. Справа и слева от узкой трассы угадывалась пропасть. Сзади нас вздымались клубы морозной пыли. Краем глаза я видел, что Женя вцепилась в ручку над дверью, закусила губу, однако на ее лице играла смутная улыбка.

Вскоре началась полоса тумана. Я включил «противотуманки».

Молочная пелена вокруг нас с каждым километром становилась все гуще. Я сбавил скорость. Я человек азартный, но не самоубийца.

А туман все крепчал – если подобное выражение применимо к постепенно сгущающейся и белеющей мгле. Вскорости, несмотря на дальний свет и противотуманные фары, не стало видно даже метров на двадцать вперед. Я сбавил ход, но все-таки несся – и тут уж оставалось полагаться скорее на удачу в духе русской рулетки, чем на свое драйверское искусство. Вылетит сейчас мне навстречу какое-нибудь шальное авто – вряд ли нас с Женей спасут ремни и подушки. Моя спутница тоже, казалось, держалась из последних сил. Упоение на ее лице сменилось неприкрытым ужасом.