Ревность
Шрифт:
Я старалась не думать об этом.
Я поняла, что тихо плакала. Я не посмотрелась в зеркало над раковиной. В стену был встроен шкаф с чистыми полотенцами, которые пахли кондиционером для белья. В одном из них я заглушила рыдания, пока шла вода; зашла в кабинку и смыла боль, пот, сопли, слезы, липкий страх, не говоря уже о вони гниющей крови вампиров. Там был шампунь. Кондиционер. Мыло в парафиновой обертке с написанной снаружи какой-то фигней по-французски. Кто-то не забыл принести из моей комнаты зубную щетку и расческу.
Как будто я снова очутилась в комнате отеля. Только в этот раз папа
И я ненавидела это.
Глава 26
Возле двери, ведущей в коридор, был маленький столик, и когда я наконец последовала из ванной с горсткой влажных полотенец вокруг нижнего белья, я поняла, для чего использовался столик. На нем стояла бумажная чашечка кофе. Закрытые тарелки, полированное серебро (оно даже светилось!) Достаточно поджаренный и смазанный маслом пшеничный тост, маленькая тарелка с земляникой и черникой. Маленькая серебряная тарелка с кремом.
В целом, выглядело, как обычный школьный завтрак. В кафетерии блюда не будут подавать в серебряной посуде. Но на все остальное, конечно, они не жалели расходов и хорошо кормили детей. Даже если они не были детьми.
— Я не был уверен, чего ты захочешь, — Кристоф взял чашечку латте. Он вернулся к издевательствам. В поле зрения не было видно ружья. — Хотя Леонтус настоял на этом.
Это был банановый латте. Я осторожна взяла чашку, не касаясь его пальцами. Полагаю, некоторые вещи заслуживают доверия.
— Я, гм. Да. Спасибо. Кристоф...
— Я не виню тебя, — спокойно. — Ты перемещалась из одного места в другое, как на шахматной доске. Пешка. Должно быть, несколько раз ты задавалась вопросом, размещал ли я тебя, как приманку, или заботился ли вообще.
Вау. Неудобно, особенно с тех пор, как он говорил правду. И мой рот, привыкший умничать во всех случаях, теперь подвел меня.
— Я... хорошо. Гм.
— Я не знал, что ты существуешь до тех пор, пока твой отец не позвонил мне. Огаст никогда ничего никому не говорил.
Огаст. Он исчез после того, как подтвердил, что Кристоф был частью Братства. Именно Огаст ручался по телефону за Кристофа, и поэтому в первый раз я доверилась ему.
— Зачем ему было звонить...
— Он не знал, кому доверять. Я был под подозрением и... ладно, есть и другие причины, — он был выше меня и смотрел вниз, его руки свободно и грациозно висели по бокам. — Твоя мать, она всегда хотела нормальной жизни. Она была... нежной душой, — он выдал небольшой шум, прочищая горло, как если бы он был смущен. — Мы не всегда нежные души.
Силы грозили покинуть мои ноги. Я отошла назад, нашла кровать тем, что врезалась в нее, и села так, что зубы сильно стукнулись вместе.
Кристоф продолжил, тщательно подбирая каждое слово:
— Я не знаю, как твой отец нашел меня. Это было сюрпризом, особенно с тех пор, когда я в последний раз говорил с ним, все не было, гм... Все не было хорошо, — он коснулся серебряной крышки, которая, вероятно, была от тарелки с завтрака. — Вообще.
Он нашел тебя так же, как мы всегда находим всякую фигню — в жутковатом
— Что случилось?
Его голова опустилась, как если бы он молился.
Бабушка хорошо знала, как надо молиться. Только ее молитвы слегка заходили не в ту степь. Она говорила с Богом так, как некоторые люди разговаривают с психологом. Когда она не рассказывала Ему, что все могло быть сделано более эффективно, но ведь Он был Богом, а она — всего лишь старой леди, и что она знала, а?
Я думаю Бог — сюрприз из сюрпризов — появился у жемчужных ворот, встречая бабушка.
— Я нашел ее. Она оставила Школу, оставила все. Взяла один маленький чемодан. Она не хотела рассказывать мне почему, и я не думаю, что она могла бы скрыть все от меня. От них — да. От меня? Нет. Только не от меня, — глубокий вздох, его плечи поднялись, как будто несли бремя. — Когда я нашел то, на что она согласилась... я был в ярости. Угрожал ему. Но я никогда не намеревался ничего делать им, Дрю. Я клянусь. Она любила его; я не мог причинить ей боль, говоря что забираю это у нее. Она всегда брала на себя слишком много. Она видела как умерли ее родители. Ты знала это?
Мой рот онемел, даже полный горячего кофе. Я тяжело сглотнула. Он сжигал мои внутренности.
— Н-нет. Никто никогда не рассказывал мне.
То есть бабушка говорила о родственниках — в большинстве случаях, мертвых родственниках. Папа говорил иногда о бабушке; она вырастила его после того, как его отец махнул на все и оставил ее беременной. Но никто из них не говорил о маминой родословной. Папа никогда не говорил много о маме. У него бы просто было выражение лица и я-скучаю-по-ней-но-не-упоминай-об-этом взгляд, в котором он был так хорош.
Я не задавала много вопросов. Я все понимала. Кроме того, на что там можно было ответить? Я никогда не сомневалась, что он любил меня. Я никогда не сомневалась, что что-то случилось с мамой. Я также никогда не сомневалась, что бабушка любила меня, но была слишком стара, чтобы оставаться рядом со мной.
Полагаю, когда ты ребенок, ты не сильно задумываешься о такой фигне. Это просто, как наличие родинок. Они были скалами, на которых построен мир, и они не двигались. Не тогда, когда я была маленькой.
А теперь все двигалось, и я не могла найти устойчивого места, на которое могла бы прыгнуть.
Плечи Кристофа были сильно напряжены. Он держался так, будто ожидал удара или два.
— Я не знаю рассказала ли она ему. Ее отец был Куросом, мама — обычным человеком. Но они создали чудо. Ей было пятнадцать когда их обыскали. Они были мертвы. Сергей, снова. Мы едва добрались туда вовремя; она случайно выжила. Ее доставили. Это было шоком. Ее отец... он хотел для нее обычной жизни. Я предположил, что он думал, будто жить в середине ясной зоны — это роскошь, он мог себе это позволить, — смех, подобный глотку горького пепла. — Она хотела быть нормальной; она хотела пойти домой. Все больше и больше, она много об этом говорила. Я думал, она в конечном итоге поймет, что это невозможно.