Ревность

Чемберлен Диана

К тому времени как Дэвид вернулся, она уложила обоих мальчиков в постель, коврик – в стиральную машину.

– Почему ты не спишь? – спросил он. Мальчики в порядке?

– Они в порядке, – сказала она, проходя мимо него в спальню. – Лучше не бывает.

Он лег в постель только через час, но Шон еще не спала. Она молчала, пока он раздевался и устраивался на своей половине постели. Он лежал на боку.

– Шон, мне очень жаль, – сказал он тихо. – Я знаю, что допустил много ошибок, я не знал, что мне делать. Вчера вечером я думал, что, когда

ты вернешься, все будет в порядке. Но все оказалось не так. Совсем не так.

Она смотрела в потолок.

– Кейт сказал, что ты ударил его.

– Да, я… это была ошибка.

– Тебе не кажется, что вчера ты превысил допустимую меру ошибок?

Он ничего больше не сказал. Встал с кровати, натянул одежду и вышел из комнаты. Она услышала, как дверь соседней комнаты – комнаты Хэзер – открылась и закрылась. Услышала знакомый скрип пружин матраса.

После этой ночи муж отдалился от нее. По утрам его голос будил ее по радио, рассказывая о том, где особенно перегружена трасса, каких маршрутов следует избегать. Она лежала в постели, изнуренная после ночных хлопот с детьми, и прислушивалась, стараясь уловить хотя бы малейшее изменение в его голосе. Он был точно такой же, как всегда. Тот же ритм, та же тональность; само звучание его голоса говорило: я-помогу-вам-выбраться, вы-можете-положиться-на-ме-ня – то, за что любили его радиослушатели.

Голос звучал точно так же даже в день похорон, равно как и на следующий день. Может быть, его голос изолировал от боли его самого? Шон стояла рядом с мальчиками на краю могилы Хэзер, потея в потоке горячего ветра, окруженная соседями и друзьями. Линн со своим мужем и сыном, заплаканная учительница из подготовительной школы… Дэвид сказал, что ему нехорошо. Он ждал в машине с включенным кондиционером, пока маленький гроб не опустился в землю. Шон старалась не встречаться глазами с Линн. Она держала руки на плечах сыновей, как будто боялась, что они могут ускользнуть от нее.

Ей пришлось все делать самой. Это ей пришлось обзванивать родных и друзей, чтобы оповестить их о случившемся; это ей пришлось заниматься приготовлениями к похоронам. Она была одна с мальчиками ночью и днем. Люди говорили ей, какая она сильная. Она не была сильной. Она была покорной. Просто делала то, что должно быть сделано. Какой у нее был выбор? Дэвид просто отсутствовал в любом отношении, хотя трудно сказать, отдалился он сам или она его оттолкнула. Как бы то ни было, между ними установился непреодолимый барьер.

Однажды она поймала себя на мысли о ружье. Она завладела Шон, стала навязчивой идеей. Мысль о том, что в доме есть ружье, была ее единственным утешением. Если бы не мальчики, можно было бы застрелить Дэвида и себя. Шон находила какое-то мрачное удовлетворение, представляя себе, как пуля пронзает сердце Дэвида, хотя иногда ей приходило в голову, что это будет слишком легкая смерть; он заслуживал более жестокого наказания.

Тика родилась через две недели после похорон. Сэм, смотритель питомника, позвал Шон.

– Анни

сегодня утром родила тройню, – сказал он. – И она отказывается кормить одного детеныша.

Шон позвонила Линн и попросила взять мальчиков к себе – она не могла оставить их с Дэвидом, – собрала вещи: зубную щетку, несколько смен белья – и переехала жить в кабинет Ивена. Он был еще в Перу. Она могла спать на его диване, имея возможность всегда прийти детенышу на помощь.

Она и Ивен дошли до буквы «X» в порядке алфавитного крещения новорожденных медных эльфов, но Шон не могла заставить себя думать об именах, начинающихся с этой буквы. Она вздохнула с облегчением, когда ей пришло в голову имя Тика. Пускай Ивен сам подыскивает имена для двух ее братьев.

Она проснулась среди ночи – это была вторая ночь, проведенная ею в питомнике, – и увидела перед собой Ивена. Он сидел рядом с ней на диване, скрестив босые ноги.

– Мне так жаль, – сказал он.

Она села, прижалась к нему, заставила его обнять себя. Впервые за это время она почувствовала себя защищенной.

– Я позвонил тебе домой, как только прилетел сегодня ночью, и Дэвид рассказал мне, что случилось. Я пообещал зайти к вам утром. И вот я здесь. Я так хотел увидеть тебя, узнать, как ты…

Она дала волю слезам, зная, что сдерживала их до поры, пока не почувствует себя в безопасности, пока не появится кто-то более сильный, чем она, кто не согнется под ношей ее горя. Он долго обнимал ее, не говоря ни слова, ощущая ее спину под майкой, гладя ее волосы.

– Как это случилось? – спросил он.

Она все подробно ему рассказала, замечая, как углубляются морщины у него на лбу.

– Дэвиду сейчас не позавидуешь, – сказал он. Шон отпрянула от него.

– Как все торопятся сочувствовать Дэвиду. Человек берется за очень простое дело – посидеть с четырехлетней девочкой на берегу, и он топит ее. Он утопил ее среди бела дня.

– Тс-с. Успокойся. – Он снова обнял ее и усадил к спинке дивана. – Это не выглядело так серьезно, когда ты разговаривала с ним по телефону из Икитоса.

– Он лгал мне.

– Чтобы защитить тебя.

– Ты придаешь слишком много веры его словам.

– Вы двое нуждаетесь друг в друге – и теперь больше, чем когда-либо.

– Боже, я презираю его. Ивен вздохнул.

– Шон, опомнись, ваш брак с Дэвидом – лучший из всех, какие я знаю. Не позволяй этому несчастью разрушить его.

Она молчала, и он снова заговорил:

– Знаешь, о чем я вспомнил, когда ехал сюда?

– О чем?

– Как ты вышла на сцену для получения награды от Зоологического общества, перед телекамерами и всей зоологической элитой, и в это время Хэзер закричала из зала: «Мама, вернись сейчас же! Мне нужно по-маленькому».

Шон улыбнулась, уткнувшись ему в плечо. Никто не говорил с ней о Хэзер. Казалось, все уже забыли ее.

– Как трудно поверить, что ее нет, – продолжал Ивен. – Она была такой живой малышкой. – Он сжал плечи Шон. – Мой любимый маленький примат…