Революционная сага
Шрифт:
Старик о чем-то вспомнил, поднялся из-за стола. Лехто насторожился, словно приготовился бросить какое-то заклинание. Но нет: гробовщик прошел к шкафу, вернулся оттуда с кулем ржаных сухарей и сыром, позеленевшим от плесени.
— И то что, сегодня казнили троих… Ах, да ты же не видел. Я приказал сегодня трех солдат казнить… Наверное, многие считают меня за это людоедом — на самом деле сделано это во благо этой сотни и вообще человечества! В сотне появится хоть какое-то подобие дисциплины. Человечеству будет дадено устройство, умерщвляющее быстро, надежно, безболезненно, и стало быть
Пили дальше.
Лехто о чем-то рассказывал. Старик кивал. Удивлялся про себя: почему водка так плохо хмелит, отчего у него, гробовщика, притупился вкус. И водка не обжигает, пьянит плохо, и сыр почти не пахнет. Ведь разило от него пару дней назад просто жутко — мыши разбегались…
Наступало утро, мутное как стакан сивухи. Лехто был во хмелю, не спал всю ночью. Но что за беда — вздремнуть можно было и в коляске.
Впрочем…
Порывшись в саквояже, колдун достал две микстуры, проглотил обе. Подождал, пока исчезнут хмель и усталость. Колдун поднялся, осмотрелся: все ли в порядке — не забыл ли он чего. Вот выпитый штоф, вот собутыльник…
Ах да…
— Вставай. — приказал Лехто гробовщику.
Тот выполнил распоряжение, хоть и сделал это небыстро. Пусть в доме за ночь и потеплело, мышцы были словно налиты свинцом.
— Отойди вот в тот угол! — продолжал командовать колдун.
Гробовщик снова послушался.
— Изыди! — Лехто щелкнул пальцами.
Покойник повалился в такую ароматную сосновую стружку.
…Где-то безумно далеко и, в то же время, совсем рядом ругнулись демоны-регистраторы…
Все еще на этом свете Лехто достал папироску, вытащил коробку со спичкам. Закурил. Тушить ее не стал, а бросил на пол, в стружку.
Спичка была самая дешевая, не шведская, и не потухла, а продолжала тлеть…
— Кто будет хоронить гробовщиков? — спросил непонятно кого Лехто.
От стружки начинало пахнуть сосновым дымком…
Лехто, слегка пошатываясь, вышел из избы…
Веселое пламя уже карабкалось по одежде гробовщика.
Эскадрон втягивался в лес.
За ним пылала деревня. В огне ревели коровы, было слышно, как лопаются стекла в домах. От домов вспыхивали деревья, горели фантазийно, роняя на землю факела веток.
Горел и сарай, однако двери его были открыты. Люди расходились по деревне, каждая семья к своему кострищу. Шли неспешно, никто не торопился тушить свой дом.
Когда случались пожары, тушили, обычно, всем миром. И, кстати, не всегда получалось. Здесь же пылало все, не хватило бы воды в колодцах, рук подавать ведра.
В свете костров у людей появлялись длинные тени
Людям было тепло…
Разгром Мгеберовска
Не смотря на секретность, слухи все же поползли по городу, и уже не понять, откуда они проистекали. Может, сболтнул кто из врачей, что пациент одной из палат военного лазарета не просто по-собачьи метит углы, но и обрастает шерстью, лезут клыки…
Возможно, проговорился кто-то из солдат батальона, столкнувшегося с сотней Костылева.
А скорей всего разболтали люди и оттуда и оттуда. И слухи втекли в город с разных направлений, множились и усиливались. Ну а
Стали поговаривать, что среди лесов полно оборотней, они сбиваются в стаи, и нападают на красноармейцев. Или вот, что в некой чаще появился вампир-монархист, и каждый, кого он укусит, превращается в убежденного монархиста-черносотенца, или хотя бы в конституционного демократа.
Дальше — больше. Пошли слухи, что нечисть уже рядом, в городе. Когда человек поскальзывался на картофельной шкурке, он клял не нерадивую хозяйку, которая не донесла очистки до помойки, а нечистую силу, которая эти шкурки разбрасывает под ноги православному народу.
Когда муж, придя с работы ранее положенного, находил жену в объятиях совершенно постороннего человека, то опять же крайней становилась сила нечистая. Дескать, злой демон-искуситель именуемый не то инкубом, не то суккубом вселился в бренное тело и призывал к разным непотребностям. И что самое странное — многие обманутые мужья верили в подобное. Ибо говориться: если человека любишь истинно, то найдешь сотни оправданий в его пользу. Ежели человек оный тебе ненавистен, то в самой обыденной фразе будет обнаружены тысячи двусмысленностей.
Появились и оригинальные истории, не связанные никак с событиями реальными. Дескать, на окраинах появляется призрак убитого на Империалистической войне вахмистра. Вечерами он бродит по околицам и кричит: "Все в окопы! Война до победного конца!"
Да вот только выяснилось, что это вахмистр уже сорок лет как жив. И с войны вернулся целым, если не считать контузии. Да только домой так и не зашел, а пропивает память и медали в кабаках, а как напьется — орет…
Вовсе нелепый случай произошел в парикмахерской: некий человек, лет средних зашел сделать стрижку. И надо такому случится: парикмахер, будто рассмотрел на темечке у клиента сакральные три шестерки.
Парикмахер отлучился в соседнюю комнату, якобы за свежими полотенцами, там топором из швабры заготовил кол, нашел цепочку из серебра…
Вернулся к ничего не подозревающему клиенту, и серебряной цепочкой его натурально задушил. Потом всадил контрольный кол в сердце. Затем все же достал бритву и сбрил волосы с темени убитого.
Безусловно, крайние два родимых пятна сильно походили на шестерку. Но вот среднее никак шестеркой не являлось. Уже больше казалось восьмеркой…
…Как-то нелепо все получилось, невнятно.
В этих местах война велась вдоль железнодорожных магистралей, по берегам рек судоходных, вдоль больших дорог.
В глубинку доходили лишь отголоски битв. Сюда забирались разбитые бригады, банды, чтоб зализать раны, пополнить потери.
Вести были обрывочные, путаные, порой приходили скопом, или напротив, обгоняли друг друга, доходили не в том порядке, нежели произошли. Или, вот скажем, что иное событие вовсе выпадало из общего потока.
Новости доставлялись какими-то окольными путями, с людьми, которым доверия не было никакого. Например, в одной деревне довольно долго считали, что известие о революции придумали в соседнем селе, где, как известно, живут сплошные врали.