Революционное самоубийство
Шрифт:
Наконец, Дженсен подошел к событиям утра 28 октября. К изложению своей версии происшествия он подготовился со всей тщательностью, вооружился фотографиями и картами. Он осторожно вел меня, заставляя описывать каждое мое движение и жест. Так, меня даже попросили изобразить, как Фрей «вмазал» мне. Дженсен решил вспомнить нашу с Бобби Силом встречу с двумя полицейскими, состоявшуюся в 1966 году, поскольку он полагал, что она имела отношение к убийству офицера Фрея. По словам Дженсена выходило, что я вступил в драку с полицейским и хотел отобрать у него пистолет. Если бы прокурору удалось доказать, что все тогда было именно так, то он получил бы своеобразный фон к событиям 1967 года. Получилось бы, что то же самое я пытался проделать с Фреем. Не знаю, где Дженсен раздобыл такую информацию.
«Понятно. И вы признали свою вину?»
«Я считаю, это было просто нападение».
(Саркастичным тоном.) «Неужели? Мистер Ньютон, вы видели, как кто-то застрелил Джона Фрея?»
«Нет».
«Вы видели, как кто-то стрелял в офицера Хинса?»
«Нет, не видел».
«У вас нет объяснений тому, как был убит Джон Фрей?»
«Никаких».
«У меня больше нет вопросов».
Дженсен завершил перекрестный допрос. Он прошел не так, как планировал прокурор. Я ни разу не потерял самообладания. На самом деле, именно Дженсен лишился спокойствия.
Гэрри искусно привел свои неоспоримые доводы. Адвокат защиты должен уметь это делать, потому что первым с неоспоримыми доводами выступает обвинение. После приведения неоспоримых доводов защиты последнее слово произносит обвинитель. Гэрри еще раз прошелся по всем доказательствам, указав на пропуски и противоречия в показаниях свидетелей обвинения. Мой адвокат принес в суд несколько больших плакатов. На них напротив друг друга были записаны все эпизоды, в которых два варианта показаний Гриера расходились. При помощи указки Гэрри показал все противоречия, не пропуская ни одного. Все последнее выступление Гэрри было нацелено на то, чтобы наглядно проиллюстрировать, что представленные обвинением доказательства вызывают немало «разумных сомнений».
Но Гэрри сделал еще больше. В своем волнующем и прочувствованном заключительном слове он воззвал к сознанию присяжных и обратился к их пониманию социальных условий, которые привели к гибели офицера Фрея:
«Сегодня негритянская община, чернокожее гетто, борется за право выживания. Белое общество сидит, такое самодовольное, и говорит: «Давайте у нас будет больше полицейских! Давайте у нас будет больше пистолетов! Давайте сами вооружимся против негров!»
Это не ответ. Если вы думаете, что это — ответ, мы все уничтожены. Если вы полагаете, что ответ есть у мэра Далея, мы все уничтожены. Если вы считаете, что наша нация со всей своей властью и со всей своей силой может справиться с насилием на улицах еще большим насилием, то они думают по-другому.
Мой клиент и его партия выступают не за разрушение. Они хотят созидать. Они хотят лучшей Америки для чернокожего народа. Они хотят, чтобы полиция убралась с их территории. Они хотят, чтобы полицейские исчезли с их улиц. Каждый из вас, присутствующих здесь, возможно, знаком с вашим местным полицейским. Я знаю нескольких человек из полицейских управлений. Я нахожу, что они замечательные люди. Я живу в Дэли-сити, и у меня с этими людьми прекрасные отношения. Эти полицейские проживают со мной по соседству, в трех-четырех кварталах. Я знаю, где живет один из них. Я могу позвонить ему в случае необходимости. Но ни один из полицейских не живет в гетто. Почему они не живут в гетто? Потому что человек, зарабатывающий восемь-десять тысяч долларов, не станет жить в такой дыре, как гетто.
Кто-нибудь думал о том, как поднять уровень жизни в гетто? Чтобы оно не прозябало так, как прозябает сейчас? Именно это пытается делать Хьюи Ньютон, «Черные пантеры» и другие люди…
Слушай, белая Америка! Слушай, белая Америка! Отправить Хьюи Ньютона в газовую камеру — это не ответ. Засадить Хьюи Ньютона и его организацию за решетку — это не ответ. Ответ состоит в том, что нужно ликвидировать гетто, сами условия гетто, с тем чтобы чернокожие братья и сестры могли жить с достоинством,
Красноречие и пламенную вдохновленность, с которыми Чарльз Гэрри произнес свою заключительную речь, трудно описать. Он защищал принципы и убеждения, важность которых для него была несомненна и которым он посвятил всю свою жизнь. Когда он говорил о справедливости, истине и терпимости, он не просто защищал человека, чья жизнь была в опасности. Он говорил за всех втоптанных в грязь и угнетенных всего мира, и он просил присяжных подумать и о них тоже. Считанные люди в зале суда остались равнодушны к тому, что сказал Гэрри.
В отличие от Гэрри Дженсен большую часть своего заключительного выступления говорил о деталях процесса. Он попросил присяжных признать меня виновным в убийстве Джона Фрея и уделил много внимания защите показаний Гриера и Хинса. Однако что касалось значения закона и отправления правосудия, о которых завел речь Дженсен, то об этом он не мог сказать лучше Гэрри. Именно за это боролись мои адвокаты и я. В то же время я уверен, что Дженсен не понимал всей иронии своих слов:
«Мы, присутствующие в суде, объединены идеей того, что каждое право, положенное каждому гражданину, соблюдается в наших судах. Я думаю, что так и есть. И я считаю, что вы должны поразмышлять над этой идеей: общество дает право отдельному человеку, но есть и еще кое-что, потому что не существует такой вещи, как право без обязанности, которая сопровождает любое право. Другими словами, если закон говорит, что у человека есть право, это значит, что любой другой человек должен уважать это право. Его обязанность — уважать это право.
Что может быть важнее, леди и джентльмены, чем право на жизнь? Что может быть главнее, чем право на мирную работу и на жизнь?
В суде мы ищем и утверждаем истину. Мы должны, как я сказал, провозглашать эти истины в суде. Если мы не можем утвердить эти истины в суде, мы проигрываем.
В суде должна выполняться обязанность по обеспечению соблюдения права, равно как сам суд должен существовать на основе провозглашения истины».
Объявив меня убийцей, Дженсен исчерпал запас аргументов. Борьба между защитой и обвинением закончилась, судья начал инструктировать присяжных насчет того, что они должны сделать, чтобы вынести решение. «Функция присяжных, — сказал судья Фридман, — заключается в том, чтобы разрешить спорные вопросы по делу, которые представлены в обвинительном акте и в заявлении подсудимого о непризнании себя виновным. Эту обязанность вы должны выполнить, не руководствуясь ни жалостью, ни пристрастием или предубеждением к обвиняемому. Вы сами не должны допускать, чтобы у вас возникли какие-либо предубеждения по отношению к подсудимому из-за того, что он был арестован за совершение этих преступлений, или из-за того, что против него выдвинуто обвинение, или из-за того, что его вызвали отвечать перед судом. Ни один из этих фактов не является доказательством его вины, и вам не разрешается делать вывод или думать на основе любого или всех этих фактов, что он скорее виновен, чем не виновен».
Когда присяжные по одному вышли из зала во главе с Дэвидом Харпером, я ощутил, что для меня все закончилось. Некоторых присяжных впечатлили мои показания, и они поверили мне. Я наблюдал за ними, пока шел суд, и чувствовал, что они симпатизируют защите, однако я не надеялся на их стойкость во время прений. Часто в таких обстоятельствах бывает, что люди больше склоняются к одной точке зрения, но меняют ее, столкнувшись с напором противоположных мнений. Так что я вернулся в свою камеру, готовый к тому, что меня пошлют в газовую камеру. Моя работа хорошо подготовила меня к ожиданию смерти. Организация групп по обороне в общине заставила меня понять, что меня могут убить в любой момент. Я знал, когда против тебя начинаются серьезные действия, надо быть готовым ко всему. Если ты готовишься к смерти, когда тебя уже вот-вот отведут в газовую камеру, ты опоздал. Твой плот может быть готов до начала прилива — это одно. Когда ты пытаешься построить его, видя перед собой высокую волну, — это совсем другое. Когда ты смотришь прямо в лицо смерти, ты принимаешь самые тяжелые вещи.