Революция 1917-го в России — как серия заговоров(Сборник)
Шрифт:
Но дело не в глупости западных политологов и не в высоком уровне сознания рабочих и крестьян России, а в их ином сознании. Интеллектуалы Февраля и западные социал-демократы следовали модели западных буржуазных революций, разработанной Марксом. Россия — не Запад, его имитация — тупик, и мыслили они в рамках модерна XIX века, в парадигме науки бытия. К сожалению, слишком многие думали, что Октябрьская революция «неправильная», а это и подпитывало Гражданскую войну. Качество предвидения у российской интеллигенции в тот момент было невысоким (как, впрочем, и в конце XX века).
Более того, и в России, и на Западе большинство левой интеллигенции считали, что «социалистическая революция в России не была логической необходимостью».
Вот выдержки из письма лидера меньшевиков Аксельрода («политического завещания») Мартову (1920 г.):
«С первого дня своего появления на русской почве марксизм начал борьбу со всеми русскими разновидностями утопического социализма, провозглашавшими Россию страной, исторически призванной перескочить от крепостничества и полу примитивно го капитализма прямо в царство социализма… Совершая октябрьский переворот, они (большевики) поэтому совершили принципиальную измену и предприняли преступную геростратовскую авантюру… Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции».
Вот какой накал ненависти к советскому проекту: война не на жизнь, а на смерть, призыв к организации интернациональной социалистической интервенции. И это основатели РСДРП, марксисты и социалисты!
Напротив, А. Грамши писал (5 января 1918 г.):
«Факты вызвали взрыв, который разнёс на куски те схемы, согласно которым история России должна была следовать канонам исторического материализма. Большевики отвергли Маркса. Они доказали делом, своими завоеваниями, что каноны исторического материализма не такие железные, как могло казаться и казалось…
В данный момент максималисты были стихийным выражением, биологически необходимого действия, чтобы Россия не претерпела самый ужасный распад, чтобы русский народ, углубившись в гигантскую и независимую работу по восстановлению самого себя, с меньшими страданиями перенёс жестокие укусы голодного волка, чтобы Россия не превратилась в кровавую схватку зверей, пожирающих друг друга».
В том, что Россия просто, без выборов, отдала власть большевикам, Грамши видел биологическую закономерность — подсознательное чувство, что это единственный путь уцелеть в катастрофе. Эту мысль позже по-разному выражали и наши противники Ленина. Бердяев писал:
«России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться». Даже черносотенец Никольский признал, что большевики строили новую государственность, выступая «как орудие исторической неизбежности», причём «с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никому из прежних деятелей».
Важнейшее качество Ленина — умение хладнокровно увидеть расстановку и движение всех главных сил, взглянуть в глаза реальности и объяснить её людям, не пытаясь никого обмануть. Ленин выработал особый тип текстов — ясных и с точной мерой. Сравните с текстами кадетов — Струве, Бердяева. Видно, что этих блестящих писателей переполняют чувства. А посмотрите на тексты современных политиков, начиная с Горбачева, в них кишат все «идолы Бэкона» — рынка, площади и театра.
Сложность предреволюционного положения была в том, что России была необходима индустриализация и модернизация, приходилось одновременно догонять капитализм и убегать от капитализма. Поэтому сама идея революции союза рабочих и крестьян ради предотвращения капитализма показалась и либералам, и социалистам абсолютно еретической. А когда Ленин в «Апрельских тезисах» принял и структуру государственности, вытекающей из идеи этого союза (государство Советов), в левой элите это вызвало бурю. «Бред сумасшедшего!» — воскликнул Плеханов.
Это было сложно и потому, что в начале XX века марксизм в России стал больше, чем теорией или даже учением: он стал формой общественного сознания в культурном слое. Поэтому Ленин как политик мог действовать только в рамках «языка марксизма». И Ленин совершил почти невозможное: в своей мысли и в своей политической стратегии он следовал требованиям реальной жизни, презирая свои вчерашние догмы — но делал это, не перегибая палку в расшатывании мышления своих соратников. Приходя шаг за шагом к пониманию сути крестьянской России, создавая «русский коммунизм» и принимая противоречащие марксизму стратегические решения, Ленин сумел выполнить свою политическую задачу, не входя в конфликт с общественным сознанием. Ему постоянно приходилось принижать оригинальность своих тезисов, прикрываться Марксом, пролетариатом и т. п. Он всегда поначалу встречал сопротивление почти всей верхушки партии, но умел убедить товарищей, обращаясь к здравому смыслу. Но и партия сформировалась из тех, кто умел сочетать «верность марксизму» со здравым смыслом, а остальные откалывались — Плеханов, меньшевики, Бунд, троцкисты.
В тот момент было очень трудно отказаться от картины истории человечества, которая была внедрена в сознание российской интеллигенции системой образования. А в среде левой интеллигенции эта картина была еще усилена философией Гегеля и марксизмом. Это — евроцентризм, вера в то, что якобы существует некая «столбовая дорога цивилизации» с правильной сменой этапов, формаций. Признать, что Россия — самобытная страна, что она может нарушить «правильный» ход истории, было для европейски образованного марксиста очень трудным шагом. Это значило внутренне признать правоту славянофилов, которые в среде социал-демократов выглядели архаическими реакционерами. Уже сказать, как Ленин, что «Лев Толстой — зеркало русской революции», было ересью. При этом надо было не стать диссидентом, изгоем в среде социал-демократов.
Ленин нашел такой язык и такую логику, что стал не пророком-изгоем, каких немало в эпохи кризиса, а создателем и вождем набирающего силу массового движения. Не вступая в конфликт с марксизмом, он преобразовал его в учение, дающее ключ к пониманию процессов в незападных обществах. Таким образом, он не просто понял чаяния крестьянства и молодого незападного рабочего класса, но и дал им язык, облёк в сильную теорию.
Ленин делал ошибки, но они у него были плодотворными, потому что, проверяя свои выводы реальностью, он отказывался от своих прежних выводов, как это нормально делает учёный. В 1899 г. молодой Ленин пишет ортодоксально марксистскую книгу «Развитие капитализма в России». В ней он говорит о неизбежности распада общины, об исчезновении крестьянства с его разделением на буржуазию и пролетариат и о буржуазно-демократическом характере назревающей русской революции. Опыт крестьянских волнений с 1902 г., революция 1905–1907 гг. и первые шаги реформы Столыпина приводят его к принципиально новому видению: крестьянство не просто не распалось и даже не просто сохранилось как «класс в себе», но и выступает как носитель большого революционного потенциала. Программный стержень крестьянства предотвращение раскрестьянивания, которое означает импортируемый с Запада капитализм.
По сути, уже в 1908 г. Ленин отказывается от главных тезисов своей книги 1899 г. и признает, что народники верно определили конечный идеал, устремление 85 % населения России, а значит, и грядущей русской революции. Это новое понимание и сделало Ленина вождем революции.
Ленин убедительно показал, что капитализм складывается периферийный, он несёт России не прогресс, а одичание. Поэтому возможен союз рабочего класса и крестьянства. Революция, которую осуществит этот союз, будет не предсказанная Марксом пролетарская революция, устраняющая исчерпавший свой потенциал капитализм, а революция иного типа — предотвращающая втягивание страны в периферийный капитализм. Программа Ленина означала разрыв с ортодоксальными марксистами. Потому-то меньшевики оказались в союзе с буржуазными либералами.