Революция и семья Романовых
Шрифт:
Начальник Царскосельского гарнизона полковник Е. С. Кобылинский впоследствии более определенно высказался о цели миссии Мстиславского: «Назвавший себя Масловским заявил мне, что по поручению Исполнительного комитета он должен сейчас же взять государя и доставить его в Петропавловскую крепость» [179] . Но до этого дело не дошло. Командованию охраны дворца удалось убедить Мстиславского, что Романовых не следует никуда переводить, так как и здесь их караулят достаточно надежно. В этом посланцев Совета уверяли и солдаты. Для того чтобы Мстиславский мог удостовериться в том, что Николай никуда не сбежал, было решено, что бывший император пройдет в нескольких шагах от них. В воспоминаниях Мстиславского, содержащих сильный налет беллетристики, это описывается так. Дверь одной из комнат отворилась, и Николай Романов двинулся по коридору в направлении Мстиславского, который запомнил его «застылый – желтый, как у усталого, затравленного волка, взгляд». Этот взгляд «вдруг оживился: в глубине зрачков – словно огнем колыхнула растопившая свинцовое безразличие их – яркая, смертная злоба… Николай приостановился, переступил с ноги на ногу и, круто повернувшись, быстро пошел назад, дергая плечом и прихрамывая» [180] .
179
Историк и современник. Берлин, 1924. Т. 5. С. 173.
180
Мстиславский С. Указ. соч. С. 103–104.
Возвратившись в Петроград, Мстиславский и Тарасов-Родионов информировали Исполком Петроградского Совета о том, что, по их мнению, Николай Романов и его семья находятся под надежной охраной и что перевода их в Петропавловскую крепость не требуется. Исполком принял к сведению это сообщение, постановив, что «вопрос о выезде Николая и других членов императорской фамилии за границу будет разрешен не иначе как по согласованию между Временным правительством и Советом рабочих и солдатских депутатов» [181] . Это был своего рода компромисс, вытекавший из общей линии меньшевистско-эсеровского Совета на соглашение с буржуазным Временным правительством. В результате Романовы избежали Петропавловской крепости, но не сумели уехать и за границу. Началось их царскосельское заключение. Но и в дальнейшем, как мы уже отмечали, Временное правительство не прекращало попыток вывезти бывшего царя в Англию. Любопытна при этом позиция правой печати.
181
Известия Петроградского Совета. 1917. 10 марта.
Буржуазные газеты прибегали к обходному маневру, выдвигая в пользу эвакуации Романовых в Англию интересы «безопасности революции». Так, газета «День» в марте 1917 г. писала: «Для русской революции опасен этот низложенный узник. Ибо к месту его заточения будут тянуться монархические чувства, достаточно еще сильные в некоторых слоях населения… Удалите Николая II из России, очистите ее раз и навсегда от бренных остатков монархизма». Перепечатав эту «тираду» «Дня», «Новое время» от себя подчеркивало, что «с этим призывом нельзя не согласиться» [182] . «Русская воля» также требовала «сурово» наказать Романовых, для чего выдворить их как людей недостойных новой России за пределы страны [183] .
182
Новое время. Петроград, 1917. 11 марта.
183
Русская воля. Петроград, 1917. 17 марта.
Большевистская «Правда» разоблачила и высмеяла этот примитивный маневр реакции, рассчитанный на доверчивость масс, одержавших победу над царизмом. Реакция, писала «Правда», хочет не «выдворить», а «водворить» Романовых за границу. «Не потому ли настаивает она, чтобы Романовых скорее отправили за границу, где у них хранятся выколоченные из народа миллиарды? – писала «Правда». – Нет! Романовых выпустить за границу нельзя! Это было бы государственное преступление. Это измена отечеству!» [184]
184
Правда. 1917. 28 марта.
Арест Романовых, на который Временное правительство пошло под давлением революционных масс, но по собственным политическим расчетам, срыв попытки отправить их за границу сыграли немалую роль в дезорганизации царистской контрреволюции.
Глава III
Бонапартистская контрреволюция
Февральская революция нанесла сокрушительный удар по монархизму в России. Черносотенный самодержавный монархизм, потерявший престиж еще в дореволюционное время, был отброшен с политической арены и ушел в подполье. Потребовалось несколько месяцев, чтобы разгромленное черносотенство начало оживать на волне антибольшевизма. Конституционные монархисты правого толка (националисты, октябристы) также стушевались и перестали играть ту активную роль, которую играли раньше.
Из конституционных монархистов лишь кадеты не только удержались «на плаву», но практически на какое-то время превратились в правящую партию. Однако на своем 7-м съезде уже в марте 1917 г. они формально отказались от монархизма, объявив себя республиканцами.
Все это, казалось бы, свидетельствует в пользу того, что после Февраля политическая основа для монархической реставрации практически перестала существовать, а свергнутые Романовы потеряли какую бы то ни было политическую перспективу. Признанный авторитет эмигрантской (да и советологической) историографии П. Н. Милюков решительно отвергал наличие в стране контрреволюции, выросшей на почве отрицания Февраля. Долгое время ссылка на «контрреволюционную опасность» оставалась, по Милюкову, лишь «демагогическим приемом, лишенным реального основания» [185] . Правда, Милюков признавал, что в то время контрреволюция существовала «потенциально», но даже летом 1917 г., когда она начала обнаруживаться более или менее явно, ее никак нельзя было соединять «с понятием старого режима и вообще с каким-либо классовым интересом». Речь шла якобы только о борьбе с развалом в армии и в тылу, вызванным «революционной анархией», посредством создания «твердой власти». Когда же появилась контрреволюция? Только «в связи с классовой Октябрьской революцией» [186] .
185
Милюков П. Н.
186
Там же. См. также: Деникин А. И. Очерки русской смуты. Париж, 1922. Т. 1, вып. 1. С. 122–123.
Собственно говоря, эта «концепция» была не чем иным, как историографическим вариантом той политической пропаганды, которую после Февральской революции развернули Временное правительство и буржуазная печать. Но Милюков и его последователи допускали здесь передержку, определенный подлог. Об отсутствии какой контрреволюции вели они речь? О той, на знамени которой открыто провозглашалась бы полная реставрация «старого режима», под которым подразумевался режим последних Романовых, свергнутых в Феврале. Эту контрреволюцию В. И. Ленин называл царистской и даже по меркам 1917 г. много позднее (в августе 1917 г.) писал, что она «ничтожна, ни тени политического значения не имеет, никакой политической роли не играет» [187] . Причина такого положения совершенно ясна: было бы политическим безумием в обстановке только что победившей антицаристской революции поднимать знамя реставрации царизма. Компрометация последних Романовых и их правительства зашла так далеко, что сразу после Февраля даже самые ярые черносотенцы принуждены были помалкивать, а их напористые и крикливые лидеры (например, Пуришкевич) клялись в вечной верности Временному правительству. Но на первый взгляд совершенно удивительным образом буржуазная и частично мелкобуржуазная пресса пугала именно этой царистской контрреволюцией! Сообщалось об учащающихся погромных выступлениях в Москве, в ходе которых толпы собравшихся требовали «вернуть к власти царя», который якобы даст хлеба. Рассказывалось о подозрительных «оживлениях по трактирам и чайным», где велась погромная агитация черносотенного характера, и т. п. Основываясь на этих фактах, «Биржевка» многозначительно предупреждала: «Черная сотня мобилизуется. Между погромщиками нет разногласий» [188]
187
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 83.
188
Биржевые ведомости. Петроград, 1917. 25 апр. (8 мая).
Погромно-черносотенное «оживление» действительно усилилось летом 1917 г., но отнюдь не оно представляло действительную угрозу не только дальнейшему развитию революции, но и демократическим завоеваниям уже победившего Февраля. В. И. Ленин разъяснял, что настоящая серьезная контрреволюция – это буржуазная контрреволюция бонапартизма [189] . Этот российский бонапартизм базировал свой политический курс на двух основных принципах: с одной стороны, на признании того, что рухнувший «старый режим», режим последних Романовых восстановить уже невозможно; с другой – на решительном отрицании перспективы дальнейшего расширения и углубления революции, ее перерастания в социалистическую. Часы революции должны были быть остановлены «твердой рукой», «сильной властью» и переведены затем назад настолько, насколько это позволили бы реальная обстановка и политическая целесообразность. Будет ли в результате восстановлена монархия или установлена буржуазная республика – для российских бонапартистов имело второстепенное значение. В лагере бонапартистской контрреволюции кристаллизовалась идея «непредрешения» формы будущего государственного строя. Она была «удобна» контрреволюционерам всех мастей: не отбрасывала тех, кто считал себя сторонником Февральской революции (кадеты и поддерживавшие их соглашатели), и давала шанс тем, кто ненавидел ее и мечтал о реставрации царизма. Она и легла в основу кадетско-монархического блока, скрепляющим звеном которого стали кадеты.
189
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 83, 84
Итак, лозунгом, сплачивавшим разношерстную, бонапартистскую контрреволюцию после Февраля, было требование не восстановления Романовых, а создания «сильной власти», власти «твердой руки». Это требование шло по двум направлениям: во-первых, в направлении укрепления единовластия Временного правительства; во-вторых, в направлении установления военной (генеральской) диктатуры, что предполагало «коренную перестройку» или даже полное устранение Временного правительства. По мере развития событий, по мере углубления революции второе направление завоевывало себе все больше и больше сторонников: разочарование в возможностях Временного правительства «справиться» с революцией росло.
Идея военной диктатуры с самого начала была связана с именем генерала Л. Г. Корнилова (правда, не только его одного). Главная задача, которую перед Корниловым поставил Гучков, по собственным словам Гучкова, заключалась в восстановлении дисциплины в революционном гарнизоне и постепенном создании «отдельных надежных частей, на которые Временное правительство могло бы опереться в случае вооруженного столкновения» [190] .
Такое столкновение действительно вскоре произошло. 20 апреля все петроградские газеты опубликовали так называемую «ноту Милюкова», провозглашавшую незыблемость милитаристской, империалистической политики Временного правительства. Война совместно с союзниками до полной победы над Германией – таков был ее лейтмотив. Но широкие массы рабочих, солдат, крестьян поддерживали в то время внешнеполитический курс эсеро-меньшевистского Исполкома Петроградского Совета, требовавшего заключения всеми воюющими странами мира без аннексий и контрибуций. Милюковская нота прозвучала для них вызовом со стороны правящих буржуазных кругов. Реакция последовала незамедлительно. Уже во второй половине 20 апреля первыми с резкими протестами выступили солдаты Петроградского гарнизона, затем начались рабочие демонстрации. Временное правительство зашаталось.
190
Из воспоминаний А. И. Гучкова//Последние новости. Париж, 1936. 23 сент.