Революция, которую мы ждали
Шрифт:
Мы не очень знакомы со святостью. Мы иногда интуитивно чувствуем, какой она могла бы быть, глядя на человека, читая текст, находясь в храме…
Говорят, что медитация становится полем для взращивания опыта святости, сходного с формой творения, называемой в античности теургией, что подразумевает подобие создания божественного через способность, отличающуюся от обычного воображения, которую суфии называли творческим воображением. В таких случаях необходимо визуализировать или призвать или представить что-то, чтобы оно появилось в нашем внутреннем мире так, чтобы из плода чистого воображения воплотиться в оболочке реальности.
Важна
Для древних, как и для примитивных людей, священное, кажется, не составляло проблему: земля была священной, природа была священной, небо и животные тоже были священны. И само общество воспринималось как священное. Люсьен Леви-Брюль, французский антрополог, говорил в начале XX века о мистическом соучастии примитивных людей, которым Мы было ближе, чем Я. И хотя вначале казалось, что эти люди путались со словом «мы», теперь становится понятно, что Мы было для них значимее. Они больше ценили участие, чем индивидуальную активность или индивидуальное мышление.
В этом случае можно сказать, что этот призыв к священному является важным измерением в медитации. Сюда же относится христианская заповедь «возлюби господа Бога твоего всем сердцем твоим», — не обязательно иметь религиозное видение или использовать слово «Бог» для освящения жизни, людей или вещей. Для встречи с божественным нет необходимости в вере или в символической системе, она также может проживаться как любовь к чему-то называемому иначе, — если мы понимаем её не просто как набор слов. Некоторые люди чувствуют любовь к жизни, другие — любовь к дхарме или к буддистскому состоянию, свойственному существам, наделенным сознанием, третьи — любовь к реализации собственного потенциала.
Кроме того, у нас есть жажда эволюции. Мы все ощущаем метафизическую жажду, а потому имеем интуитивное чувство, какими мы могли бы быть, как семя заключает в себе зачаток дерева, в которое оно вырастет. У нас есть интуиция о более развитом состоянии сознания, к которому мы стремимся. И тяга к развитию, преданность пути, посвящение себя внутренней работе, движению сознания — это тоже поклонение, которое не обязательно должно характеризоваться визуализацией папы римского или бородатого дедушки на небе.
Об этом знали христианские авторы первых веков, сформулировавшие так называемую негативную теологию (апофатизм), установив различие, что одно дело Бог (которого мы не видим своими глазами и который не может быть понят в свете наших концепций), а другое — божественность, до уровня которой мы не можем подняться концептуальным разумом. У всех религий более или менее похожие переживания и формы постановки вопросов.
Все духовные традиции гласят: благоговение — великий путь, и сам порыв уже приближает нас к желаемому. У каждого, в ком горит огонь любви к божественному, есть преимущество перед другими
Если правда, что благоговение так важно, нельзя ли было бы найти возможность ввести в образование элемент преклонения, безотносительно к какой бы то ни было религии? Считаю, что это можно сделать благодаря музыке. Мне кажется, что в европейском классическом наследии найдется немало образцов прекрасной музыки, способной приблизить нас к божественному. Например, Иоганн Себастьян Бах подписывал свои произведения, добавляя к своему имени Soli Deo Gloria[24], — из чего можно заключить, что сочинял музыку он в состоянии благоговения, так что, наслаждаясь его музыкой, мы соучаствуем в определенной мере в этом преклонении. И поскольку любовь к божественному — Божий дар, ибо любовь к Богу божественна, то чувство благоговения сближает нас с нашей природой.
Но есть люди, которые не знают, что такое преклонение, и они не могут его себе представить, поэтому их знакомство с ним должно пройти через терпеливый поиск и развитие. Ведь есть люди, у которых отсутствует сострадание — холодные люди, им трудно понять, что значит чувствовать другого, есть люди, которым незнакома благодарность, благодарная любовь, и им стоит открыться этому измерению жизни, любви, направленной на небо, ориентированной не столько на людей, сколько на идеал или на что-то неизвестное, куда мы хотим попасть… Сострадание приходит от матери, являясь продолжением биологической любви, уже развитой у млекопитающих, чьи самки признают детеныша как другое Я, то есть как Ты. Мартин Бубер говорил, что способность видеть Ты вместо того, чтобы видеть вещи, навела бы в мире порядок. Но я сейчас говорю о восторженной или благодарной любви, которая в нашей жизни наверняка изначально направлена на отца и только потом посвящается чему-то божественному, высшему сознанию и идеалам, таким как Правда, Красота, Добро и Справедливость.
На мой взгляд, Великая Музыка является специальным упражнением этой благодарной любви, или преклонения, которые в светском обществе, разочарованном своими старыми идеалами, были заброшены. Мы не отдаем себе отчета в том, что музыка дает возможность контакта со священным: порой нас увлекает чисто эстетическое воздействие, а духовная важность остается в тени — настолько, что мы не готовы поверить, что великие композиторы были мистиками, использовавшими язык музыки для выражения невыразимого в словах.
По крайней мере, таково моё видение: великие музыканты — это гуру западного мира, дававшие нам духовную пищу, хотя мы сами этого не понимали, учившие нас, среди прочего, чувствам более возвышенным, чем в повседневности. И если мы не признаем священного в музыке лишь потому, что она не звучит в церкви, то мы слишком ассоциируем святое (можно было бы так сказать) с запахом ладана. В определенный момент произошло разделение светской и церковной музыки, и думаю, что самая священная музыка того исторического периода (который более или менее совпал с жизнью и творчеством Бетховена) осталась вне церкви. Интересно, что известная женщина Беттина Брентано (Беттина фон Арним) в одном из писем своему другу Гёте объясняет, что Бетховен был ближе всех к Богу из своего поколения.