Революция муравьев
Шрифт:
Наша музыка – орудие изменения мира.
Не улыбайся. Это возможно. Ты это можешь. Чтобы что-то произошло, достаточно этого действительно захотеть.
Она умолкла, раздалось несколько хлопков. Скрипнуло несколько откидных кресел. Некоторые зрители уже были разочарованы. Вдобавок крики Гонзага и его приспешников из глубины зала не прекратились:
– Снимай одежду! Снимай одежду!
Зал не реагировал. Вот оно, боевое крещение огнями рампы!
2. ВОСПРИЯТИЕ
В мире воспринимаешь только то, что готов воспринять. Во время опыта по психологии кошек заперли в комнату с вертикальными полосами на стенах.
Из угла, где сидел Гонзаг, вылетело яйцо и разбилось о черный свитер Жюли.
– А это ты нормально восприняла? – проорал он. В зале засмеялись. Сейчас Жюли понимала во всей полноте крестные муки учительницы немецкого языка перед враждебной аудиторией.
Понимая, что им грозит провал, Франсина перед своим соло усилила звук органа, чтобы перекрыть шум.
И они сразу начали третью песню.
3. ПАРАДОКСАЛЬНЫЙ СОН
Внутри каждого из нас спит ребенок.
Парадоксальный сон.
Беспокойные видения.
Дверь в глубине постоянно открывалась или закрывалась, входили опоздавшие, и зал покидали недовольные. Это очень отвлекало Жюли. В конце концов она заметила, что поет автоматически, прислушиваясь к стуку хлопавшей о стену двери.
– Снимай одежду, Жюли! Снимай одежду!
Она посмотрела на своих друзей. Это действительно было фиаско. Им становилось настолько не по себе, что они уже не могли слаженно играть. Нарцисс не держал аккорд. Его пальцы дрожали на струнах гитары, извлекая нестройные звуки.
Жюли попыталась отвлечься от окружающего и затянула припев. Они надеялись, что зал начнет подпевать хором, хлопая в ладоши, но сейчас девушка не решилась предложить это зрителям.
Внутри каждого из нас спит ребенок.
Парадоксальный сон.
Пенсионеры на первых рядах как раз и засыпали.
– Парадоксальный сон, – пропела она погромче, надеясь разбудить их.
Здесь должно было прозвучать соло на флейте Леопольда. После нескольких фальшивых нот он его сократил.
Слава Богу, что журналист не остался.
Жюли была подавлена. Давид ободряюще вскинул подбородок и сделал знак не обращать внимания на публику и продолжать для самих себя.
Мы все победители.
Гонзаг и Черные Крысы были уже перед сценой с кружками пива и брызгали на них вонючей пеной.
– Продолжайте, продолжайте, – махал рукой Жи-вунг. – Такие испытания и делают настоящими профессионалами.
Возмутители спокойствия разошлись не на шутку. В дополнение к яйцам и пиву они запаслись еще и дымовыми шашками и разными аэрозолями и продолжали орать:
– Раздевайся, Жюли! Раздевайся! Это было уже чересчур.
– Оставьте их в покое, дайте им играть! – крикнула толстушка в футболке с надписью «Клуб айкидо».
– Снимай одежду! – надсаживался Гонзаг. А публике он бросил: – Вы сами видите, что они ничего не могут!
– Если вам не нравится, никто не заставляет вас слушать, – сказала толстушка в футболке.
Она в одиночку угрожающе надвигалась на бесноватых. К ней на помощь уже подходили другие девушки в таких же майках, чувствуя, что одной ей с ними не справиться. Люди вставали, присоединяясь к тому или другому лагерю.
Проснувшиеся пенсионеры вжались в кресла.
– Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь, – умоляла потерявшая голову Жюли.
– Продолжай петь, – велел ей Давид. Ошарашенная Жюли смотрела на дерущихся людей. Что говорить, их музыка нравы не смягчала.
Надо было как-то отвечать, и срочно. Она сделала Семи Гномам знак прекратить игру. Теперь были слышны только злобные крики дерущихся и хлопанье креслами выбегавших из зала.
Сдаваться было нельзя. Жюли закрыла глаза, чтобы сосредоточиться и забыть о происходящем. Она плотно зажала уши. Ей надо было уйти в себя и собраться. Вспомнить технику своего пения. Вновь услышать советы Янкелевича.
«В пении голосовые связки на самом-то деле не играют большой роли. Голосовые связки издают только неприятное стрекотание. Преобразует звуки рот. Он рисует ноты, придавая им совершенство. Твои легкие – кузнечные мехи, связки – колеблющиеся мембраны, щеки – резонансная полость, язык – модулятор. Прицеливайся губами и стреляй».
Она прицелилась. Она выстрелила.
Одной нотой. Си бемоль. Совершенной. Мощной. Жесткой. Нота возникла и полностью заполнила помещение нового культурного центра. Она ударилась о стены и вернулась. И все погрузилось в волну си бемоль. Все утонули в си бемоль.
Живот Жюли напрягся, словно камера волынки, увеличивая силу звука.
Нота была безбрежной. Она была выше, чем Жюли. В необъятной сфере этого си бемоль она почувствовала себя защищенной и, продолжая петь, закрыв по-прежнему глаза, улыбалась.
Её исполнение было безукоризненным.
Рот проснулся, добиваясь совершенства звучания. Си бемоль становилась все чище, проще, сильнее. Нёбо ее вибрировало, зубы тоже. Язык напряженно замер.
Зал затих. Даже пенсионеры в первых рядах перестали теребить свои слуховые аппараты. Черные Крысы и девушки перестали драться.